и гнездо враги государства.
 Отон, стоявший рядом, истолковал это прорицание в свою пользу и очень 
обрадовался, увидев в нем знак того, что все благоприятствует его замыслам. 
Немного времени спустя вольноотпущенник Ономаст громко объявил, что Отона ждут 
архитектор и подрядчики; эти слова были условным сигналом, означавшим, что 
солдаты собрались и все готово для осуществления заговора. Отон, уже уходя, 
объяснил тем, кто стал его расспрашивать, что он покупает загородную виллу, но, 
так как она старая, должен раньше ее как следует осмотреть. Поддерживаемый 
вольноотпущенником, он прошел через дом Тиберия, вышел в Велабр и направился к 
позолоченному верстовому столбу у храма Сатурну107. Собравшиеся там двадцать 
три преторианца приветствовали его как императора, поспешно усадили в носилки — 
хотя он дрожал от страха, видя, как мало народа его приветствует, — обнажили 
мечи и, окружив носилки, понесли их. По дороге к ним присоединилось примерно 
еще столько же солдат, — одни из сочувствия задуманному делу, другие из 
любопытства, некоторые с радостными криками, остальные молча, рассчитывая, что 
по ходу дела станет ясно, как вести себя дальше.
      28.  В тот день дежурным по лагерю преторианцев был трибун Юлий Марциал. 
Растерявшись при виде того, какой размах принимает внезапно вспыхнувший бунт, и 
не зная, насколько широко мятежные настроения успели распространиться по лагерю,
 Марциал боялся рисковать жизнью, выступая против мятежников, так что многие 
сочли, будто он тоже замешан в заговоре. Остальные трибуны и центурионы тоже 
предпочитали оставить все как есть, чем стремиться к рискованным, хоть и 
заманчивым, новшествам. Словом, судя по общему настроению, на последнее 
злодеяние решились лишь некоторые, сочувствовали ему многие, готовились и 
выжидали все.
      29.  Между тем ни о чем не подозревавший Гальба продолжал усердно 
приносить жертвы, лишь утомляя ими богов — покровителей уже не принадлежавшей 
ему империи. Среди присутствующих распространился слух, что преторианцы увели к 
себе в лагерь какого-то сенатора; вскоре выяснилось, что похищен Отон, и тут же 
об этом заговорил весь город, каждый встречный. Одни преувеличивали опасность, 
другие все еще не хотели упустить возможность сказать Гальбе приятное и 
преуменьшали истину. Посовещавшись, решили проверить настроение той когорты, 
которая несла караул на Палатине, но не поручать это самому Гальбе, чтобы 
сохранить весь его авторитет на крайний случай. Солдат вызвали на лестницу 
перед дворцом, и Пизон заговорил с ними так: «Вот уже шестой день108, боевые 
мои товарищи, как я стал Цезарем, не ведая, что сулит мне этот титул в будущем, 
и не зная, следовало мне к нему стремиться или правильнее было страшиться его. 
Каковы будут последствия этого избрания для нашей семьи и для государства, 
зависит от вас. Я сам не боюсь смерти: изведав немало бед, я теперь начинаю 
понимать, что и счастливая судьба таит в себе не меньше опасностей. Я скорблю 
об отце, о сенате, о порядке в государстве, ибо сегодня нам либо придется 
погибнуть самим, либо — а это для честного человека не меньшее несчастье — 
убивать других. Во время последнего переворота мы могли утешаться тем, что в 
Риме не была пролита кровь и переход власти обошелся без междоусобиц; когда 
меня избирали наследником, надеялись, что это позволит избежать войны также и 
после смерти Гальбы.
      30.  «Я не стану говорить ни о знатности моего происхождения, ни о том, 
что веду себя порядочно и скромно, — если речь идет о сравнении с Отоном, 
неуместно и упоминать о доблести и благородстве. Его пороки — а кроме них ему 
хвастать нечем — принесли много вреда государству, даже пока он считался всего 
только другом императора. Чем заслужил он высшую власть — своими повадками, 
походкой или тем, что всегда разряжен как женщина? Ошибаются те, кто принимают 
разнузданность за щедрость: погубить вас он сумеет, обогатить — нет. Постыдные 
развлечения, пиры да женщины — вот что у него на уме, в них видит он 
преимущества верховной власти. Но утехи и наслаждения достанутся ему, а стыд и 
позор — всем. Никто и никогда не использовал во благо власть, добытую 
преступлением. Гальбу все человечество единодушно провозгласило императором; 
меня, с вашего согласия, сделал Цезарем Гальба. Если слова „государство“, 
„сенат“ и „народ“ стали теперь пустым звуком, то лишь вы, соратники мои, можете 
помешать негодяям сделать императором своего человека. Иногда приходится 
слышать, что легионы восстают против командиров; ваша же верность, ваша добрая 
слава остаются незапятнанными до сего дня. Даже Нерон изменил вам, а не вы 
Нерону109. Можно ли допустить, чтобы два-три десятка перебежчиков и дезертиров, 
которым никто не давал права выбирать себе центурионов и трибунов, 
распоряжались судьбами империи? Что же, вы последуете их примеру и, потворствуя 
преступлению, сами окажетесь его соучастниками? Беспорядки перекинутся в 
провинции, и если преступления, происходящие сегодня, направлены против нас, то 
в завтрашних войнах умирать придется вам. Убив принцепса, вы выиграете не 
больше, чем сохранив верность своему долгу, и мы заплатим вам за преданность 
столько же, сколько другие за злодеяние».
      31.  Старшие солдаты дежурной когорты были разосланы еще раньше, 
остальные же выслушали оратора не без сочувствия и немедленно построились в 
боевой порядок. Как обычно бывает во время волнений, они действовали без 
всякого обдуманного замысла и скорее по воле случая, чем из вероломства и 
лицемерия, как стали считать позже. Не только Пизон был отправлен к солдатам; 
Мария Цельза послали к легионерам, выведенным в свое время из Иллирии110 и 
расквартированным в Випсаниевом портике111, а примипиляриям112, Амулию Серену и 
Домицию Сабину, велели привести подразделения германской армии113, стоявшие в 
Атриуме Свободы. Легиону морской пехоты не было оказано подобного доверия: 
здесь солдаты были настроены против Гальбы, ибо помнили, что он, входя в город, 
перебил столько их товарищей. В то же время трибуны Цетрий Север, Субрий 
Декстер и Пом