без того зажиточная, выглядела 
сказочно богатой. Позже виноватым за все здесь случившееся оказался в глазах 
людей один Антоний, остальные полководцы сумели остаться в тени. Сразу же после 
боя Антоний поспешил в баню, чтобы смыть покрывавшую его кровь; вода оказалась 
недостаточно теплой, он рассердился, кто-то крикнул: «Сейчас поддадим огня!». 
Слова эти, принадлежавшие одному из домашних рабов, приписали Антонию, 
истолковав их так, будто он приказал поджечь Кремону, и общая ненависть 
обратилась на него; на самом же деле, когда он находился в бане, колония уже 
пылала.
      33.  Сорок тысяч вооруженных солдат вломились в город, за ними — обозные 
рабы и маркитанты, еще более многочисленные, еще более распущенные. Ни 
положение, ни возраст не могли оградить от насилия, спасти от смерти. Седых 
старцев, пожилых женщин, у которых нечего было отнять, волокли на потеху 
солдатне. Взрослых девушек и красивых юношей рвали на части, и над телами их 
возникали драки, кончавшиеся поножовщиной и убийствами. Солдаты тащили деньги и 
сокровища храмов, другие, более сильные, нападали на них и отнимали добычу. 
Некоторые не довольствовались богатствами, бывшими у всех на виду, — в поисках 
спрятанных кладов они рыли землю, избивали и пытали людей. В руках у всех 
пылали факелы, и, кончив грабеж, легионеры кидали их, потехи ради, в пустые 
дома и разоренные храмы. Ничего не было запретного для многоязыкой 
многоплеменной армии, где перемешались граждане, союзники и чужеземцы527, где у 
каждого были свои желания и своя вера. Грабеж продолжался четыре дня. Когда все 
имущество людей и достояние богов сгорело дотла, перед стенами города продолжал 
выситься один лишь храм Мефитис528, сохранившийся благодаря своему 
местоположению или заступничеству богини.
      34.  Так, на двести восемьдесят шестом году своего существования, погибла 
Кремона. Ее основали в те времена, когда в Италию вторгся Ганнибал, при 
консулах Тиберии Семпронии и Публии Корнелии529, как передовую крепость, 
выдвинутую против транспаданских галлов и других народов, которые могли 
нахлынуть из-за Альп. Впоследствии благодаря притоку колонистов, удачному 
расположению на водных путях, плодородию почвы, мирным отношениям и родственным 
связям с окружающими племенами город окреп и расцвел. Внешние войны его не 
коснулись, гражданские же принесли горести и беды530. Антоний, стыдясь 
преступлений, которым он потворствовал, чувствуя, что ненависть к нему все 
растет, издал приказ, запрещающий кому бы то ни было держать в неволе жителей 
Кремоны. Пленные эти оказались для солдат невыгодной добычей, так как вся 
Италия единодушно и с отвращением отказывалась покупать рабов, захваченных 
таким образом. Солдаты стали их убивать; прослышав об этом, родные и друзья 
начали тайком выкупать своих близких. Вскоре потянулись на прежние места 
уцелевшие жители, вновь зашумели рынки, отстраивались разрушенные храмы. Щедрую 
помощь оказывали Кремоне соседние муниципии, и Веспасиан со своей стороны 
поощрял жителей восстанавливать город.
      35.  Пока что, однако, вокруг победителей расстилалась дышащая миазмами 
земля531, и долго оставаться в погребенном под развалинами городе было 
невозможно. Встав лагерем возле третьего камня от Кремоны, солдаты ловили 
разбредшихся по всей округе перепуганных вителлианцев и возвращали каждого в 
его когорту. В условиях продолжающейся гражданской войны эти разбитые легионы 
могли вновь стать опасными, и поэтому их разбросали по всему Иллирику. 
Флавианцы решили, что не одни гонцы, но и молва донесут весть о победе до 
испанских провинций, а затем и до Британии; в Галлию был послан трибун Юлий 
Кален, в Германию — префект когорты Альпиний Монтан. Вестников выбирали с 
расчетом произвести вящее впечатление на жителей этих провинций: Кален был эдуй,
 Монтан — тревир, и оба в прошлом — вителлианцы. В альпийских проходах 
расположились сторожевые заставы, дабы из Германии никто не мог прийти на 
помощь Вителлию.
      36.  Между тем Вителлий через несколько дней после отъезда Цецины сумел 
выпроводить из Рима на театр военных действий и Фабия Валента, и теперь, 
стараясь забыть обрушившиеся на него беды, предавался роскоши и развлечениям. 
Он даже не помышлял о том, чтобы обеспечить себя оружием, закалить армию перед 
предстоящими боями, обратиться к солдатам с речью, показаться народу. Укрывшись 
в тени своих садов, подобный бессмысленным животным, которые, едва насытятся, 
погружаются в оцепенение, Вителлий не заботился ни о прошлом, ни о настоящем, 
ни о будущем. Вялый, неподвижный, сидел он в Арицийской роще532, когда пришла 
весть о предательстве Луцилия Басса и переходе Равеннского флота на сторону 
Веспасиана. Через некоторое время ему доложили о том, что случилось с 
Цециной533. Это известие одновременно и огорчило, и обрадовало Вителлия: его 
удручало, что Цецина ему изменил, но рассказ о том, что солдаты заковали Цецину 
в кандалы, доставил ему удовольствие. В этой ничтожной душе приятные 
впечатления всегда заслоняли серьезные. С великим ликованием Вителлий 
возвратился в Рим и на многолюдном собрании граждан воздал солдатам хвалу за 
проявленную ими верность, приказал заточить в тюрьму префекта претория Публилия 
Сабина534, который был дружен с Цециной, и назначил на его место Алфена Вара535.

      37.  Некоторое время спустя он выступил в сенате с тщательно составленной 
пышной речью, и сенаторы осыпали его выражениями самой льстивой преданности. На 
Цецину обрушились все, первым — Луций Вителлий536, за ним остальные. 
Старательно разыгрывая возмущение, они клеймили консула, предавшего республику, 
полководца, изменившего своему императору, предателя, обманувшего друга, 
который осыпал его богатствами и почестями. Каждый сетовал на обиды, нанесенные 
Вителлию, но в глубине души думал лишь с себе. Никто из выступавших не позволил 
себе никаких резкостей по адресу Веспасиана, говорили о заблуждении, в которое 
впали солдаты, о неосмотрительности, ими проявленной, и тщательно избегали 
упоминать имя, бывшее у всех на уме. Срок консульства Цецины истекал через 
день; нашелся человек, упросивший Вителлия разрешить ему занять эту должность 
на оставшиеся сутки; про