светом ряды сражающихся, а исход битвы все еще не был ясен. К 
счастью для флавианцев, луна вставала у них за спиной, от коней и бойцов 
ложились длинные тени, и в эти-то тени, принимая их за людей, метали враги свои 
дроты и стрелы. Вителлианцам же луна светила в лицо, и они были хорошо видны 
противнику, поражавшему их из темноты.
      24.  В лунном свете Антоний увидел свои легионы, и легионы увидели его. 
Он обратился к войскам, порицая и стыдя одних, хваля и ободряя других, внушая 
надежду и раздавая обещания всем. Солдат паннонской армии он спрашивал, зачем 
они взялись за оружие, напоминал, что только здесь, на этих полях, могут они 
смыть с себя позор512 и вернуть свою былую славу. «Вы зачинщики войны, — 
говорил он мёзийским войскам513. — Зачем вы угрожали вителлианцам, оскорбляли 
их, вызывали на бой, если теперь не только не имеете сил выдержать их натиск, 
но дрожите при одном взгляде на них?». Так обращался Антоний к каждому легиону. 
Дольше всех говорил он с солдатами третьего, говорил о подвигах былых времен, о 
недавних победах, напоминая, как под водительством Марка Антония514 они 
разгромили парфян515, как вместе с Корбулоном нанесли поражение армянам516, как 
только что разбили сарматов. Еще более суровой и грозной была его речь к 
преторианцам: «Упустите победу сейчас, и никогда больше вам не видать Рима. 
Какой император возьмет вас на службу? Какой лагерь откроет вам свои ворота? 
Вот ваши знамена, вот ваше оружие. Потеряете вы их — и одна только смерть 
останется вам, ибо позор вы уже испили до дна»517. В это время поле загремело 
от крика: солдаты третьего легиона по обычаю, усвоенному ими в Сирии, 
приветствовали восходящее солнце518.
      25.  Многие, однако, решили, что то прибыли войска Муциана и что 
приветственные клики относились к ним; может быть, сам Антоний нарочно 
распустил этот слух. Солдаты ринулись в бой, будто и в самом деле получили 
подкрепление. Вителлианцы к этому времени уже понесли тяжелые потери: 
командующего у них не было, и каждый действовал на свой лад — люди мужественные 
теснее сплачивали ряды, трусы разбегались. Почувствовав, что вителлианцы 
дрогнули, Антоний бросил на них свои сомкнутым строем двигавшиеся когорты. Ряды 
вителлианцев оказались прорванными, солдаты, не в силах восстановить их, 
метались среди повозок и машин. Увлеченные преследованием победители 
устремились вперед по обочинам дороги. Началась резня, которая до сих пор 
памятна многим, — один из воинов погиб в ней от руки собственного сына. Я 
передаю эту историю и имена действовавших в ней лиц так, как описал ее Випстан 
Мессала. Юлий Мансуэт, родом из Испании, был призван и проходил службу в рядах 
Стремительного. Дома он оставил малолетнего сына, который вскоре подрос, был 
мобилизован Гальбой в сформированный им седьмой легион и теперь, случайно 
встретив Мансуэта на поле боя, смертельно его ранил: обшаривая распростертое 
тело, он узнал отца, и отец узнал сына. Обняв умирающего, жалобным голосом стал 
он молить отцовских манов не считать его отцеубийцей, не отворачиваться от него.
 «Все, а не я, — взывал он, — повинны в этом злодеянии. Что может сделать один 
солдат, ничтожная частица бушующей повсюду гражданской войны?». Он тут же 
выкопал яму, на руках перенес к ней тело и воздал отцу последние почести. Это 
сначала привлекло внимание тех, кто находился поблизости, потом остальных. 
Вскоре по всей армии только и слышались возгласы удивления и ужаса, все 
проклинали безжалостную войну, но каждый с прежним остервенением убивал и 
грабил близких, родных и братьев, повторял, что это преступление, — и снова 
совершал его.
      26.  Под Кремоной наступающих ждали новые, едва одолимые препятствия. Еще 
во время отонианской войны519 солдаты германской армии окружили стены города 
своими лагерями, обнесли их валами, а на валах возвели еще дополнительные 
укрепления. Увидев эти оборонительные сооружения, воины-победители заколебались,
 командиры не знали, что им приказывать. Начинать осаду было едва ли по силам 
войску, утомленному дневным маршем и ночным боем, да и успех ее представлялся 
сомнительным, так как никаких резервов под руками не было; возвращаться в 
Бедриак — значило не только обречь армию на мучительный бесконечный переход, но 
и оставить нерешенным исход сражения; сооружать лагерь в непосредственной 
близости от вителлианцев было рискованно: враги могли внезапно напасть на 
рассеянных по равнине и занятых работой легионеров. Больше всего, однако, 
беспокоило командиров настроение солдат: они готовы были вынести любые 
опасности, но не допускали и мысли о промедлении, всякая мера предосторожности 
вызывала у них раздражение, только безрассудная дерзость сулила надежду, 
алчность и страсть к добыче заставляли забывать о смерти, ранах и крови.
      27.  Антоний не стал спорить с солдатами и приказал охватить полукругом 
валы лагеря. Сначала бой шел на расстоянии, обе армии осыпали друг друга 
камнями и стрелами, к великому урону для флавианцев, которые стояли внизу под 
валами и потому представляли для противника отличную мишень. Тогда Антоний 
распределил участки вала и лагерные ворота между отдельными легионами; он 
рассчитывал, что соперничество заставит солдат сражаться еще лучше, а ему так 
будет виднее, кто ведет себя мужественно и кто трусит. Третий и седьмой легион 
взяли на себя ту часть вала, что примыкала к бедриакской дороге, восьмой и 
седьмой Клавдиев встали правее, тринадцатый устремился к Бриксийским воротам520.
 Наступило короткое затишье: солдаты свозили с соседних полей мотыги и заступы, 
тащили лестницы и длинные шесты с укрепленными на концах железными крючьями. Но 
вот бойцы выстроились тесными рядами вплотную друг к другу, взметнулись над 
головами щиты, и черепаха521 двинулась к валу. Однако обе стороны владели 
римским искусством ведения боя: вителлианцы обрушили на наступавших огромные 
камни, панцирь черепахи закачался, изогнулся и треснул, вителлианцы стали 
вонзать в щели дроты и копья: крыша из щитов распалась, и груды растерзанных 
трупов покрыли землю. И снова наступило затишье. Ни