, конница и 
тридцать четыре пешие когорты, разделенные по племенам и видам оружия. Перед 
орлами шагали, все в белом, префекты лагерей, трибуны и первые центурионы 
первых десяти манипул; остальные центурионы, сверкая оружием и знаками отличия, 
шли каждый впереди своей центурии; фалеры и нагрудные украшения солдат блестели 
на солнце428. Великолепное зрелище, великолепная армия, достойная не такого 
полководца, как Вителлий! Он поднялся на Капитолий, обнял мать и назвал ее 
почетным именем Августы.
      90.  На следующий день Вителлий произнес пышную речь, в которой восхвалял 
самого себя, свою энергию и миролюбие. Можно было подумать, что он выступает 
перед сенатом и народом чужой страны: ведь и приближенные, и те, кто сейчас 
слушали его, и Италия, по которой он только что прошел, бесстыдно выставляя 
напоказ свое распутство и лень, — все были свидетелями его преступлений. И тем 
не менее неспособная отличать истину от лжи, приученная к лести бессмысленная 
толпа покрыла его речь возгласами одобрения. Как он ни отказывался, его 
заставили принять имя Августа — титул, который никак не пристал Вителлию, 
независимо от того, соглашался он принять его или нет.
      91.  В нашем государстве люди склонны искать толкование для любого 
события, и когда Вителлий, ставши верховным понтификом429, распорядился 
провести в пятнадцатый день августовских календ публичное богослужение, все 
восприняли это как недоброе предзнаменование: день этот, отмеченный поражением 
на Кремере и аллийским разгромом, издавна считался несчастливым430. Вителлий, 
однако, ничего не смыслил ни в человеческих, ни в божественных установлениях, 
он поступал по советам друзей, столь же глупых и легкомысленных, как его 
вольноотпущенники, и к тому же всегда казавшихся пьяными. Правда, он, как 
простой гражданин, отстаивал на консульских комициях своих кандидатов431 ходил 
в театры, аплодировал в цирке и, сидя там, внимательно прислушивался ко всем 
мнениям, высказывавшимся в толпе, вплоть до самых вздорных. Такое поведение, 
будь оно выражением высоких душевных качеств, конечно, обеспечило бы Вителлию 
любовь и популярность, но так как все помнили его прошлую жизнь, то оно 
выглядело непристойным и вульгарным. Он часто бывал в сенате, даже когда там 
обсуждались незначительные вопросы. Однажды кандидат в преторы432 Приск 
Гельвидий выступил против него. В первую минуту Вителлий вспылил, но овладел 
собой и лишь обратился к народным трибунам с просьбой защитить авторитет власти,
 попранный в его лице. Друзья, опасаясь, как бы гнев не завел его далеко, стали 
его успокаивать. «Нет ничего странного в том, — отвечал Вителлий, — что два 
сенатора, обсуждая государственные дела, разошлись во мнениях», и добавил, что 
сам он много раз выступал против Тразеи433. Сравнение было настолько нескромным,
 что многие рассмеялись; некоторым, однако, понравилось, что в качестве 
подлинного образца он назвал Тразею, а не кого-нибудь из стоявших у власти.
      92.  Во главе претория Вителлий поставил префекта одной из когорт 
Публилия Сабина и центуриона Юлия Приска; первому покровительствовал Цецина, 
второму — Валент. Окруженный распрями, Вителлий не имел настоящей власти, — 
Цецина и Валент правили за него. Их давняя ненависть друг к другу, которую в 
походах и лагерях как-то удавалось скрывать, теперь в столице, где поводы для 
ссор столь обильны, разжигаемая коварными друзьями, разгорелась еще сильнее. 
Они старались перещеголять друг друга числом сторонников, пышностью свиты, 
обилием клиентов, ожидавших их выхода по утрам434. Вителлий, непостоянный в 
своих привязанностях, склонялся на сторону то одного, то другого; на власть, 
зависящую от произвола правителя, никогда нельзя по-настоящему положиться. Оба 
они презирали и боялись принцепса, вечно колебавшегося, осыпавшего их то 
беспричинными оскорблениями, то неуместными ласками, что не мешало им 
захватывать дома, сады, сокровища казны, в то время как толпы аристократов, 
возвращенных Гальбой из ссылки435, обремененных детьми, жалких и нищих, не 
получали от принцепса никакого вспомоществования. Эти отпрыски знатнейших родов 
государства с радостью приняли распоряжение Вителлия, одобренное даже и чернью, 
по которому вернувшимся из ссылки гарантировались обычные права патрона на 
своих вольноотпущенников436. Хитрые рабы, однако, всячески нарушали это 
распоряжение, то пряча свой деньги, то помещая их под чье-либо высокое 
покровительство; некоторые даже жили теперь в императорском дворце и стали 
могущественнее своих господ.
      93.  Солдаты не умещались в лагере437, переполняли портики и храмы, 
бродили по всему городу. Они забыли о строе, о дежурствах, об укрепляющей тело 
работе и предались таким развлечениям, о которых даже стыдно говорить; безделье 
губило их тела, низкие страсти — душу. Даже о сохранении своей жизни люди 
перестали заботиться — многие расположились лагерем в гиблом Ватиканском овраге 
и умирали один за другим438. Томимые жарой и постоянным желанием освежиться, 
галлы и германцы, и без того болезненные, беспрерывно купались в протекавшем 
неподалеку Тибре, и это ослабляло их еще больше. Обычный порядок прохождения 
службы был нарушен из-за интриг и всеобщей распущенности: формировалось 
шестнадцать когорт претория и четыре городской стражи, по тысяче человек каждая,
 и Валент, утверждавший, что он некогда спас Цецину от гибели, на этом 
основании набирал теперь в преторианцы и городскую стражу кого ему 
заблагорассудится439. Появление Валента с войсками в свое время действительно 
обеспечило победу вителлианцев; удачный исход сражения заставил забыть недобрые 
слухи о том, что Валент шел к Бедриаку подозрительно медленно, и теперь все 
солдаты нижнегерманской армии были на его стороне. Говорят, что именно в эти 
дни Цецина впервые поколебался в своей преданности Вителлию.
      94.  Впрочем, если Вителлий и закрывал глаза на своеволие командиров, еще 
больше потакал он солдатам. Каждый сам выбирал себе род войск. Любой, пусть и 
недостойный, мог, если только ему взбрело на ум, проходить службу в столице, и 
наоборот, даже самый хороший солд