, как рассказывают, не обнаружил никаких 
признаков волнения или радости. Ответная речь его была почтительна по отношению 
к отцу и императору и сдержанна в том, что касалось его самого. В лице его и 
манере держаться ничего не изменилось; казалось, что он скорее чувствует себя в 
праве повелевать, чем стремится к этому. Стали совещаться о том, где лучше 
объявить об усыновлении Пизона — в сенате, в лагере преторианцев или возвестить 
об этом с ростр85. Было решено отправиться в лагерь и этим оказать честь 
преторианцам: Гальба считал, что дурно добиваться расположения солдат подарками 
и лестью, но что не следует пренебрегать возможностью достичь этой цели честным 
путем. Между тем все больше народу, стремившегося проникнуть в тайну 
происходящего, окружало Палатин86, и неудачные попытки подавить слухи лишь 
заставляли их расти и шириться.
      18.  Четвертый день перед январскими идами87, мрачный и дождливый, был 
отмечен необычными небесными знамениями, громом и молниями. В такие дни издавна 
принято не созывать никаких собраний. Все это, однако, не испугало Гальбу, и он,
 несмотря ни на что, отправился в лагерь: то ли он презирал такие пророчества, 
считая их делом случая, то ли человеку не дано избежать своей судьбы, хотя она 
ему и ясно предсказана. На многолюдной солдатской сходке он кратко и властно 
объявил, что усыновляет Пизона — по примеру божественного Августа и по 
солдатскому обычаю, согласно которому каждый воин сам избирает следующего88. 
Опасаясь, что, промолчав о мятеже89, он лишь еще больше привлечет к нему 
внимание, Гальба, с несколько излишней настойчивостью, стал утверждать, что 
число зачинщиков заговора невелико, что четвертый и двадцать второй легионы не 
пошли дальше разговоров и крика и что в самом ближайшем будущем они вернутся к 
исполнению своих обязанностей. К своей речи он не прибавил ни одного ласкового 
слова и не распорядился раздать преторианцам деньги. Однако трибуны90, 
центурионы и солдаты в передних рядах встретили его слова с одобрением; 
остальные стояли молчаливые и мрачные: несмотря на войну, думали они, мы не 
получили денег, хотя другие императоры привыкли их раздавать даже и в мирное 
время. Прояви скупой старик хоть малейшую щедрость, он, без сомнения, мог бы 
привлечь солдат на свою сторону; ему повредили излишняя суровость и несгибаемая,
 в духе предков, твердость характера, ценить которые мы уже не умеем.
      19.  Обращение Гальбы к сенату было столь же простым и кратким, как и 
выступление его перед солдатами, речь Пизона — искусной и любезной. Сенаторы 
выразили ему свою благосклонность, многие искренне, недоброжелатели многоречиво,
 а равнодушное большинство — с угодливой покорностью, преследуя при этом лишь 
свои личные цели и нимало не заботясь об интересах государства. Ничего нового 
Пизон не сказал народу и не сделал и за последующие четыре дня, прошедшие между 
его усыновлением и гибелью. Поскольку каждый день поступали все новые и новые 
сообщения о мятеже в германских провинциях и так как люди всегда охотно 
прислушиваются к недобрым вестям и верят им, сенат принял решение направить в 
германскую армию легатов. Втайне обсуждалась возможность отправить с ними и 
Пизона: это придало бы всему мероприятию большую внушительность, ибо легаты 
представляли бы власть сената, а он славу, сопутствующую имени Цезаря91. 
Намеревались послать также и префекта претория Лакона, но он сумел этому 
воспрепятствовать. Сенат поручил выбор легатов Гальбе, но он с постыдной 
нерешительностью назначал одних, затем отменял свое решение и ставил на их 
место других; люди боязливые при этом старались остаться в Риме, честолюбцы 
вели интриги, чтобы быть посланными.
      20.  Следующая задача заключалась в том, чтобы достать деньги. Перебрав 
все возможности, решили, что правильнее всего добыть их из того же источника, 
из которого и проистекло нынешнее безденежье: Нерон раздарил два миллиарда 
двести миллионов сестерциев, Гальба приказал взыскать их, оставив каждому одну 
десятую часть подаренной суммы. Но сверх этой одной десятой у людей, 
облагодетельствованных Нероном, уже почти ничего и не было, ибо, привыкши 
расточать свое добро, они так же управлялись с дареным; у этих хищных негодяев 
не осталось ни капиталов, ни земли и хватало богатства лишь на разврат. Ведать 
изъятием этих денег — делом новым и нелегким, вызвавшим много происков и тяжб,
 — были назначены тридцать римских всадников92. Город заволновался: люди 
продавали и покупали, вели судебные дела; многие, однако, ликовали при мысли, 
что те, кого Нерон обогатил, станут беднее тех, кого он обобрал. В эти же дни 
были уволены из армии трибуны: из претория Антоний Тавр и Антоний Назон, из 
гарнизона93 Эмилий Паценз, из городской стражи94 Юлий Фронтон. Остальных эта 
мера не исправила, а напугала: из хитрости и осторожности, казалось им, Гальба 
уволил лишь некоторых, на подозрение же попали все.
      21.  Отон между тем хорошо понимал, что может добиться своего лишь пока 
длятся беспорядки и, если установится спокойствие, у него не останется никаких 
надежд. Многое толкало его к решительным действиям: расточительность, 
непосильная даже для императора, безденежье, нестерпимое и для частного 
человека, злоба против Гальбы, зависть к Пизону. Чтобы распалиться еще больше, 
он и сам внушал себе всяческие страхи: еще Нерону он был ненавистен, теперь же 
ему следует ждать даже не возвращения в Лузитанию, не новой почетной ссылки; 
правители всегда подозревают и ненавидят тех, кто может прийти им на смену; это 
уже повредило ему в глазах престарелого принцепса и повредит еще больше в 
мнении правителя молодого, угрюмого и свирепого по характеру, к тому же 
озлобленного длительной ссылкой. Поэтому следует набраться храбрости и 
действовать решительно, пока власть Гальбы непрочна, а власть Пизона еще не 
окрепла. Переход власти из рук в руки — самый благоприятный момент для великих 
дерзаний, и не следует медлить в такое время, когда выжидание может оказаться 
опаснее, чем смелость. Перед лицом природы смерть равняет всех, но она дарует 
либо забвение, либо славу в глазах потомков. Если же один конец ждет и правого, 
и в