ьно намерений Вителлия, все же Гальба,
 не зная, куда может броситься ярость восставших, и не доверяя даже войскам, 
сосредоточенным в Риме, решился сделать шаг, в котором видел единственную 
возможность поправить дело, — назначить себе преемника. Он вызывает к себе 
Виния и Лакона, кандидата в консулы Мария Цельза72, префекта города73 Дуцения 
Гемина и, сказав для начала несколько слов о своем старческом возрасте, 
приказывает ввести Пизона Лициниана74. Неизвестно, остановился он на этой 
кандидатуре сам, или, как некоторые полагали, — под влиянием Лакона, который 
подружился с Пизоном, встречаясь с ним у Рубеллия Плавта75; во всяком случае 
Лакон покровительствовал Пизону очень осторожно, делая вид, что помогает 
человеку, с которым незнаком, а добрая слава Пизона лишь придавала вес его 
словам. Сын Марка Красса и Скрибонии, Пизон был благородного происхождения и по 
отцу, и по матери; по внешности, манере держаться, взглядам это был человек 
старого склада; он был суров — если судить о нем справедливо, или угрюм — как 
уверяли недоброжелатели. Гальбе нравилась именно эта сторона его характера, 
внушавшая опасения людям, мятежно настроенным.
      15.  Взяв Пизона за руку, Гальба, как передают, начал свою речь следующим 
образом. «Если бы я был частным лицом и усыновил тебя, как это обычно принято, 
по решению куриатных комиций и жрецов, то и мне было бы лестно ввести в свой 
дом потомка Гнея Помпея и Марка Красса, и для тебя было бы почетно присоединить 
к знатному твоему роду славные имена Сульпициев76 и Лутациев77. Сейчас, однако, 
когда я, с согласия богов и людей, призван к высшей власти, сознание твоих 
выдающихся способностей и любовь к родине приводят меня к решению именно тебе, 
наслаждающемуся миром и спокойствием, предложить принять принципат, за который 
наши предки сражались с оружием в руках и которого я добился войной. Я поступаю 
при этом по примеру божественного Августа, который сначала племяннику своему 
Марцеллу, потом зятю Агриппе, вскоре затем внукам78 и, наконец, пасынку Тиберию 
Нерону дал положение, почти столь же высокое, как его собственное. Однако если 
Август искал преемников в пределах своей семьи, то я ищу их в пределах всего 
государства, и не потому, что у меня нет родных или боевых товарищей; я не из 
личного честолюбия принял власть, и то, что я оказываю тебе предпочтение не 
только перед моими, но и перед твоими сородичами, пусть будет этому 
доказательством. У тебя есть брат79, равный тебе по благородству происхождения; 
он старше тебя и был бы достоин этой высокой участи, если бы ты не был достоин 
ее еще больше. За это говорит и твой возраст80, которому уже чужды юношеские 
страсти, и вся твоя жизнь, не содержащая ничего, за что следовало бы краснеть. 
До сих пор судьба не была к тебе милостива81, но ведь удачи подвергают наш дух 
еще более суровым испытаниям, ибо в несчастьях мы закаляемся, а счастье нас 
расслабляет. Конечно, сам ты сохранишь нетронутыми лучшие человеческие 
свойства: твердость души, любовь к свободе, верность друзьям; но другие своим 
раболепием погубят их. Появятся пресмыкательство, лесть и то, что вернее всего 
отравляет всякое искреннее чувство, — своекорыстие. Мы с тобой разговариваем 
сейчас откровенно и прямо, но другие обращаются скорее не к нам, а к положению, 
которое мы занимаем. Ведь давать государю правильные советы — вещь трудная, а 
соглашаться с каждым, кто стал принцепсом, можно, ничего не переживая и ничего 
не думая.
      16.  «Если бы огромное тело государства могло устоять и сохранить 
равновесие без направляющей его руки единого правителя, я хотел бы быть 
достойным положить начало республиканскому правлению. Однако мы издавна уже 
вынуждены идти по другому пути: единственное, что я, старик, могу дать римскому 
народу, — это достойного преемника, и единственное, что можешь сделать для него 
ты, человек молодой, — это стать хорошим принцепсом. При Тиберии, при Гае и при 
Клавдии мы представляли собой как бы наследственное достояние одной семьи. 
Теперь, когда правление Юлиев и Клавдиев кончилось, глава государства будет 
усыновлять наиболее достойного. Разум не играет никакой роли в том, что человек 
родился сыном принцепса, но если государь сам избирает себе преемника, он 
должен действовать разумно, должен обнаружить и независимость суждения, и 
готовность прислушиваться к мнению других. Пусть стоит перед твоими глазами 
судьба Нерона, который так гордился происхождением из семьи, давшей Риму 
длинный ряд Цезарей. Его низвергли не Виндекс со своей безоружной провинцией и 
не я с моим единственным легионом82, а собственная чудовищная жестокость и 
собственная страсть к наслаждениям: неудивительно, что это первый принцепс, 
который заслужил официальное осуждение. Мы достигли власти войной и опираясь на 
признание разумных людей, но как бы благородно мы себя ни вели, злоба и зависть 
всегда будут сопровождать нас. И не следует тебе испытывать страха от того, что 
в этом охваченном потрясениями мире есть два легиона, которые все еще никак не 
успокоятся83: я ведь и сам принял власть, когда положение было нелегким. Зато 
теперь, как только распространится слух о твоем усыновлении, меня перестанут 
считать стариком, а ведь это — единственное, что мне ставят в вину. Дурные люди 
будут всегда сожалеть о Нероне; нам с тобой надо позаботиться о том, чтобы о 
нем не стали жалеть и хорошие. Сейчас не время давать тебе дальнейшие 
наставления; если, остановив свой выбор на тебе, я поступил правильно, — 
осуществилось все, на что я надеялся. Установить, что есть в человеке плохого и 
что хорошего, лучше и легче всего, если присмотреться, к чему он стремился и 
чего избегал при другом государе. У нас ведь не так, как у народов, которыми 
управляют цари84: там властвует одна семья и все другие — ее рабы; тебе же 
предстоит править людьми, неспособными выносить ни настоящее рабство, ни 
настоящую свободу». И Гальба долго еще продолжал говорить так или примерно так, 
наставляя будущего государя, в то время как все остальные уже обращались к 
Пизону как к принцепсу, облеченному полнотой власти.
      17.  Присутствовавшие сначала лишь посматривали на Пизона, вскоре все 
взоры сошлись на нем одном, но о