рых им лучше не знать. 
Власть полководца и незыблемый порядок в армии зиждутся именно на том, что даже 
трибуны и центурионы во многих случаях должны только лишь выполнять приказы. 
Если каждый, получив приказание, начнет спрашивать, зачем да почему оно нужно, 
прахом пойдет дисциплина, а за ней погибнет и государство Что же, и на войне вы 
броситесь среди ночи расхватывать оружие? И там один-два пьяных негодяя — ибо я 
не хочу верить, что вчерашнее безумие захватило многих, — будут пятнать руки 
кровью центурионов и трибунов, станут ломиться в шатер своего императора.
      84.  «То, что вы делали, — вы сделали для меня. Но если нет порядка, если 
повсюду царят смятение и мрак, то открываются пути силам, которые враждебны и 
мне. Имей Вителлий и его приспешники возможность выбирать, в каком настроении 
хотели бы они нас видеть? Что доставило бы им бóльшую радость, чем распри 
и ссоры в наших рядах? Они только и мечтают, чтобы наши солдаты перестали 
подчиняться центурионам, центурионы — трибунам и чтобы все мы, пешие и конные, 
позабыв о порядке и дисциплине, устремились навстречу собственной гибели. Мощь 
армии, друзья, основана на том, что солдаты подчиняются приказам полководца, а 
не стараются разузнать побольше о его планах, и в час опасности то войско 
оказывается сильнее, которое перед тем было более сплоченным и спокойным. Пусть 
остаются при вас ваше мужество и ваше оружие, а думать и направлять вашу 
доблесть предоставьте мне. Провинились среди вас немногие, наказаны будут лишь 
двое, остальные пусть навсегда забудут о событиях этой позорной ночи, пусть ни 
в одной армии никогда не узнают об угрозах сенату, раздававшихся здесь. На 
высший совет империи, где заседают лучшие люди всех провинций, не решились бы 
поднять руку, клянусь Геркулесом, даже варвары-германцы, которых Вителлий изо 
всех сил старается натравить на нас. Так может ли быть, чтобы подлинные сыны 
Италии стали требовать убийств и казней сенаторов, чтобы истинно римское 
юношество посягнуло на сословие, придающее славу и блеск нашему делу и ставящее 
нас неизмеримо выше того сброда, что окружает Вителлия? Он захватил земли 
нескольких племен, у него есть какое-то подобие армии, но сенат с нами, значит 
государство здесь, а там — враги государства. Ужели вы думаете, что лишь дома, 
крыши, нагромождения камня составляют этот прекрасный город? Их можно разрушить,
 можно отстроить заново, — ничего от этого не изменится. Но неколебимо стоит 
Рим, мир царит в мире, и мы с вами живы до тех пор, пока цел и невредим сенат. 
По велению богов создал его прародитель и основатель нашего города; вечный и 
нерушимый, простоял он от времени царей до времени принцепсов; таким мы приняли 
его от предков, таким передадим и потомкам нашим; ибо как из вас выходят 
сенаторы, так из сенаторов выходят государи».
      85.  Преторианцы благосклонно приняли речь Отона, рассчитанную на то, 
чтобы пристыдить их и одновременно им польстить, покарать виновных н, однако, 
сделать это в мягкой форме, — не случайно из всех зачинщиков мятежа он велел 
наказать лишь двоих. Этой речью он сумел хотя бы на время достичь того, чего не 
мог добиться с помощью силы, — заставить солдат соблюдать дисциплину и 
подчиняться приказам. Спокойствие тем не менее не возвращалось. Рим был полой 
звона оружия и выглядел как город, охваченный войной. Сообща преторианцы больше 
не затевали никаких смут, однако поодиночке и тайком солдаты, действуя якобы от 
имени и в интересах государства, продолжали нападать на дома наиболее знатных, 
богатых и вообще чем-либо известных граждан; к тому же по городу 
распространился слух, будто в Рим проникли солдаты Вителлия, чтобы выведать 
настроения различных группировок, и многие этой сплетне верили. Поэтому все 
всех подозревали, и даже разговоры, которые люди вели у себя дома, при закрытых 
дверях, не были до конца безопасны. Но больше всего страху натерпелись те, кому 
приходилось принимать участие в государственных делах: какую бы весть ни 
принесла молва, каждый старался настроиться на нужный лад и придать своему лицу 
подходящее к случаю выражение, как бы кто не подумал, что он легкомысленно 
относится к дурным известиям или недостаточно обрадован хорошими. Особенно 
сложно было правильно держать себя на заседаниях сената, где молчание могло 
показаться строптивостью, а независимость подозрительной. Впрочем, Отон, 
который еще недавно сам был частным лицом и вел себя точно так же, хорошо знал 
цену всем этим уловкам. На разные лады все называли Вителлия врагом и 
изменником, наиболее дальновидные ограничивались обычными бранными выражениями, 
другие осуждали его более резко, но старались, чтобы слова их прозвучали неясно 
или утонули в общем шуме.
      86.  В довершение бед на всех наводили ужас доходившие с разных сторон 
слухи о чудесах и знамениях. На Капитолии статуя Победы, стоящая на колеснице, 
запряженной парой коней, выронила из рук вожжи; из придела Юноны в 
Капитолийском храме внезапно вышел призрак выше человека ростом; в ясный 
безветренный день Тибр тек совершенно спокойно, как вдруг стоявшая на острове 
посреди реки обращенная на запад статуя божественного Юлия повернулась лицом к 
востоку; в Этрурии заговорил бык; животные рожали странных уродцев, и 
происходило еще множество всяких чудес. В далеком прошлом, исполненном 
невежества и дикости, люди и в обычное время с благоговением и ужасом 
относились к разным странным явлениям, сейчас же на них обращают внимание 
только, когда все охвачены страхом. Но главным событием этих дней было 
неожиданное наводнение, которое и само по себе, принесло много несчастий, и 
вселило в граждан еще больший страх перед будущим. Уровень воды в Тибре резко 
поднялся, река сорвала стоявший на сваях мост и разбила мол, перегораживавший 
течение; масса обломков рухнула в поток, и вытесненные воды затопили не только 
кварталы, примыкавшие к Тибру, но и части города, всегда считавшиеся 
безопасными211. Волны смывали людей на улицах, настигали их в домах и лавках; 
народ голодал, заработков не было, продовольствия не хватало; вода подмыла 
основания огромных доходных домов, и когда река отступила, они обрушились. Едва 
прошел первый страх, все увидели, что непроходимы стали Марсово поле и 
Фламиниева дорога212, а тем самым оказался закрытым путь, по