оком и рыхлом снегу, и это отнимало у них 
последние силы. Римские солдаты, свободно двигавшиеся в своих легких кожаных 
панцирях, засыпали их дротиками и копьями, а если ход битвы того требовал, 
переходили в рукопашную и пронзали своими короткими мечами ничем не защищенных 
сарматов, у которых даже не принято пользоваться щитами. Немногие, которым 
удалось спастись, бежали в болото, где погибли от холода и ран. После того как 
весть об этой победе достигла Рима, проконсул Мёзии Марк Апоний был награжден 
триумфальной статуей207, а легаты легионов Фульв Аврелий, Юлиан Теттий и 
Нумизий Луп — консульскими знаками отличия208. Отон был весьма обрадован, 
приписал славу этой победы себе и старался создать впечатление, будто военное 
счастье ему улыбается, а его полководцы и его войска стяжали государству новую 
славу.
      80.  Между тем в Риме по ничтожному поводу, никому не внушавшему никаких 
опасений, возникли беспорядки, едва не приведшие к гибели всего города. Отон 
еще раньше приказал вызвать в Рим из Остии семнадцатую когорту209 и поручил 
трибуну преторианцев Варию Криспину обеспечить ее оружием. Криспин, решив 
выполнить приказ, когда он сам не занят, а в лагере уже всё успокаивается, 
дождался сумерек, велел открыть арсенал и начал грузить оружие на 
принадлежавшие когорте повозки. Выбранное Криспином время показалось 
преторианцам подозрительным, намерения его преступными, и чем тише он старался 
все делать, тем больший шум поднимался в лагере. Пьяные солдаты, увидев оружие, 
захотели пустить его в ход, стали обвинять центурионов и трибунов в измене, 
кричать, что они хотят погубить Отона и для этого вооружают сенаторских 
клиентов; некоторые кричали, потому что были пьяны и не понимали толком, что 
происходит, другие — худшие, — надеясь, что, может быть, удастся пограбить, 
чернь, как всегда, — из любви к беспорядкам; солдаты, верные своему долгу, не 
могли помешать происходящему из-за наступившей темноты. Трибуна, пытавшегося 
обуздать мятеж, убили, убиты были и самые строгие и требовательные из 
центурионов; расхватав оружие, обнажив мечи, солдаты вскочили на коней и 
устремились в город и на Палатин.
      81.  У Отона в это время был большой пир, устроенный им для знатнейших 
женщин и мужчин. Перепуганные гости, не зная, как объяснить вспышку солдатской 
ярости — видеть ли в ней случайность, приписать ли ее коварству императора, не 
понимая, чтó опаснее — оставаться на месте, рискуя быть схваченным, или 
бежать и оказаться один на один с толпой, то храбрились, то выдавали весь свой 
испуг и не сводили глаз с Отона; как часто случается с людьми, не в меру 
проницательными, они усматривали опасность для себя в словах и поступках Отона, 
которые на самом деле были продиктованы одним лишь страхом. Опасаясь за самого 
себя не меньше, чем за сенаторов, он сразу же послал префектов претория 
навстречу солдатам с поручением успокоить их, а гостям велел немедленно 
разойтись. Высшие должностные лица государства, побросав знаки своего 
достоинства и избегая свиты клиентов и рабов, кинулись врассыпную; старики и 
женщины брели по улицам ночного города. Мало кто направлялся домой, большинство 
искало приюта у друзей или в глухих трущобах, у самого незаметного из клиентов.
      82.  Солдат не удалось остановить даже у входа во дворец; они ворвались в 
зал, где шел пир, ранили трибуна Юлия Марциала и префекта легиона Вителлия 
Сатурнина210, пытавшихся их задержать, и стали громко требовать, чтобы им 
показали Отона. Потрясая оружием, преторианцы угрожали то центурионам и 
трибунам, то сенату и, обезумев от слепого страха, не зная, на ком выместить 
свою ярость, были готовы расправиться со всеми сразу. Наконец, Отон, позабыв о 
достоинстве императора, вскочил на ложе и, обливаясь слезами, стал умолять 
солдат успокоиться. С великим трудом он убедил их вернуться в лагерь; солдаты 
ушли, но неохотно, чувствуя свою вину. На следующий день город выглядел так, 
будто его захватили враги: дома заперты, на улицах почти не видно граждан; 
простой народ, удрученный, молчит; солдаты, скорее озлобленные, чем смущенные, 
ходят, опустив глаза в землю. Префекты Лициний Прокул и Плотий Фирм обошли 
манипулы, обращаясь к солдатам каждый на свои лад — один с увещеваниями, другой 
с угрозам; впрочем, речи обоих заканчивались обещанием выплатить каждому 
преторианцу по пять тысяч сестерциев. Только после этого Отон отважился 
вступить в лагерь. Здесь его обступили трибуны и центурионы; побросав наземь 
знаки своего достоинства, они стали требовать, чтобы Отон спас их от гибели и 
освободил от службы. Солдаты поняли, чем вызвана эта просьба, снова начали 
подчиняться приказам командиров и сами потребовали наказания зачинщиков мятежа.
      83.  Отон видел, что положение остается неспокойным и что в армии нет 
единодушия. Среди солдат лучшие требовали покончить с распространившейся 
повсюду распущенностью, большинство же было радо бунтовать, помыкать властями и 
стремилось перейти от грабежей и беспорядков к гражданской войне. Отон понимал 
также, что власть, захваченную преступлением, нельзя удержать, внезапно 
вернувшись к умеренности и древней суровости нравов; беспокоило его и то, что 
город оказался в опасности, а над сенатом нависла угроза. Взвесив все это, он 
обратился к преторианцам со следующей речью. «Не с тем пришел я к вам, друзья, 
чтобы пробудить в вас еще большую любовь к себе или поощрить вашу доблесть, — и 
та, и другая выше всяких похвал. Я пришел потребовать, чтобы вы умерили свое 
мужество и сдержали изъявления своей верности. Недавние неурядицы возникли не 
от алчности или ненависти, которые так часто порождают беспорядки в других 
войсках, не от непослушания или страха перед опасностью. Их вызвала ваша 
преданность, в выражении которой вы проявили больше страсти, чем 
осмотрительности: если действовать не подумавши, то и самые похвальные 
намерения часто приводят к дурным последствиям. Мы стоим на пороге войны. Разве 
можно в такую минуту, в столь чрезвычайных обстоятельствах, выслушивать при 
всех каждое новое сообщение, всенародно обсуждать каждый новый план? Есть вещи, 
о которых солдатам надлежит ведать, и есть вещи кот