олдат же, имевших свои деньги, центурионы до 
тех пор преследовали и донимали нарядами, пока те не соглашались заплатить за 
отпуск. Когда эти люди, в прошлом зажиточные и трудолюбивые, возвращались в 
свой манипул, растратив все деньги, привыкнув к безделью, развращенные нищетой 
и распутством, они жадно искали возможности ввязаться в заговоры, распри и даже 
в гражданскую войну. Отон понимал, однако, что, удовлетворивши требования 
солдат, он рискует настроить против себя центурионов, и поэтому обещал ежегодно 
выплачивать деньги за отпуска из своей казны, — мера бесспорно правильная и 
которую впоследствии лучшие из принцепсов превратили постепенно в постоянный 
обычай. Префект претория Лакон был для вида сослан на один из островов, но по 
дороге перехвачен и убит ветераном, которого Отон нарочно послал вперед с этой 
целью. Марциана Икела, как вольноотпущенника, казнили всенародно.
      47.  Но всего ужаснее были изъявления радости, которыми завершился этот 
переполненный преступлениями день. Городской претор129 созывает сенат. 
Магистраты соревнуются в пресмыкательстве. Сбегаются сенаторы. Отону 
присваивают полномочия трибуна, звание Августа130 и все знаки почета, 
подобающие принцепсу. Каждый изо всех сил старается, чтобы Отон забыл поношения 
и ругательства, еще так недавно раздававшиеся по его адресу. Никто не 
подозревал, что всем этим оскорблениям, даже высказанным вскользь и случайно, 
он вел в душе счет; действительно ли он предал их забвению или только на время 
отложил месть за них, решить нельзя из-за кратковременности его правления. 
Отона повели на Капитолий, оттуда на Палатин. Проходя через все еще залитый 
кровью Форум, где кучами валялись трупы, он разрешил выдать тела убитых родным 
для совершения похоронного обряда и предания огню. Пизона хоронили его жена 
Верания и брат Скрибониан, Тита Виния — дочь Криспина. Головы погибших пришлось 
разыскивать и выкупать у убийц, нарочно спрятавших их, чтобы потом продать.
      48.  Пизон погиб, не достигнув и тридцати одного года, прожив жизнь, 
скорее достойную, нежели счастливую. Два его брата были казнены: Магн — 
императором Клавдием, Красс — Нероном131. Сам он долго был изгнанником и четыре 
дня Цезарем. После того как Гальба столь поспешно его усыновил, он оказался 
вознесенным над старшим своим братом лишь затем, чтобы погибнуть раньше него. 
Тит Виний прожил пятьдесят семь лет и на своем веку повидал многое. Его отец 
происходил из преторской семьи, дед по матери числился в проскрипционных 
списках. В самом начале военной службы он опозорился: жена легата Кальвизия 
Сабина132, под начальством которого Виний тогда состоял, загорелась грязным 
желанием во что бы то ни стало посмотреть, как устроен военный лагерь; она 
сумела пробраться туда ночью, переодевшись солдатом, при помощи этого же 
постыдного маскарада выведала у ночной стражи и дежурных все, что ей было надо, 
и, наконец, обнаглела до того, что стала заниматься любовью на главной площади 
лагеря. В преступлении этом обвинили Тита Виния. По приказу Гая Цезаря его 
заковали в кандалы, но вскоре времена изменились, Виния выпустили, и он стал 
беспрепятственно продвигаться по службе: после претуры был назначен командовать 
легионом и снискал на этом посту одобрение и похвалы. Вскоре на него пало новое 
обвинение, на этот раз в проступке, достойном разве что раба: говорили, что он 
на пиру у Клавдия украл золотой кубок, и Клавдий на следующий день приказал 
подать ему — единственному из всех присутствовавших — глиняную чашу. Однако, 
став проконсулом Нарбоннской Галлии, он управлял порученной провинцией с 
суровой и неподкупной честностью, пока дружба с Гальбой не погубила его133. 
Человек наглый, горячий и ловкий, он мог быть в равной мере легкомысленным и 
дельным в зависимости от цели, которую в данный момент преследовал. Наследникам 
своим Виний оставил такие огромные суммы, что завещание его было объявлено 
незаконным. Что же касается Пизона, то нищета его подтверждала полную 
законность всех его посмертных распоряжений.
      49.  Тело Гальбы, долго валявшееся без присмотра, а после наступления 
ночи снова подвергшееся надругательствам, взял, наконец, и схоронил в своем 
саду, в скромной могиле, диспенсатор Аргий — один из приближенных рабов 
погибшего императора134. Голову, которую лагерные маркитанты и обозные слуги 
успели тем временем истыкать гвоздями и окончательно изуродовать, удалось найти 
лишь на следующий день возле могилы Патробия, вольноотпущенника Нерона, 
казненного Гальбой135; ее сожгли и пепел смешали с прахом, оставшимся от ранее 
кремированного тела. Таков был конец Сервия Гальбы. За свои 73 года он 
благополучно пережил пятерых государей и при чужом правлении был счастливей, 
чем при своем собственном. Семья его принадлежала к древней знати и славилась 
своими богатствами. Его самого нельзя было назвать ни дурным, ни хорошим; он 
скорее был лишен пороков, чем обладал достоинствами; безразличен к славе не был,
 но и не гонялся за ней; чужих денег не искал, со своими был бережлив, на 
государственные скуп. Если среди его друзей или вольноотпущенников случались 
люди хорошие, он был к ним снисходителен и не перечил ни в чем, но зато и 
дурным людям прощал все самым недопустимым образом. Тем не менее все принимали 
его слабость и нерешительность за мудрость, — отчасти благодаря знатности его 
происхождения, отчасти же из страха, который в те времена владел каждым. В 
расцвете лет и сил он снискал себе громкую воинскую славу в германских 
провинциях, проконсулом умеренно и осторожно управлял Африкой, уже стариком 
заставил Тарраконскую Испанию уважать законы Рима136. Когда он был частным 
лицом, все считали его достойным большего и полагали, что он способен стать 
императором, пока он им не сделался.
      50.  Город еще не пришел в себя от только что пережитых ужасов, от страха,
 охватывавшего каждого при мысли о характере Отона, когда на него обрушилась 
весть об измене Вителлия. Пока Гальба был жив, этой новости не давали 
распространиться и представляли дело так, что мятеж захватил лишь войска, 
сосредоточенные в Верхней Германии. Теперь же не только сенаторы и всадники, 
которые принимали к сердцу дела государства и стремились сыграть в них свою 
роль