иями триумфаторов, тем роскошнее были 
похороны. На похоронах Юнии, сестры Брута, «несли двадцать портретов (imagines),
 принадлежавших членам знаменитейших родов» (Tac. ann. III. 76). Похороны Друза,
 сына Тиберия, были особенно блистательны, потому что длинным рядом шли 
изображения предков: во главе Эней, родоначальник рода Юлиев; все албанские 
цари; Ромул, основатель Рима, а затем Атт Клавз и остальные представители рода 
Клавдиев (Tac. ann. IV. 9). Если умерший прославился военными подвигами, 
одерживал победы, завоевывал города и земли, то перед носилками, на которых 
стояло погребальное ложе, несли, как и в триумфальном шествии, картины с 
изображением его деяний, привезенной добычи, покоренных народов и стран.
   Носилки с ложем, на котором лежал умерший, в старину несли ближайшие его 
родственники, чаще всего сыновья. Обычай этот соблюдался в некоторых случаях и 
в более поздние времена: тело Цецилия Метелла Македонского несли четверо его 
сыновей: один – цензорий, другой – консуляр, третий – консул, четвертый, 
выбранный в консулы, но еще не вступивший в эту должность (Vell. I. 11. 6-7; 
Cic. Tusc. I. 35. 85). Иногда носилки несли друзья умершего, очень часто его 
отпущенники. За носилками шли родственники покойного в траурной черной одежде 
(женщины в императорское время – в белой) [157 - Объясняется это, по-видимому, 
тем, что в повседневном быту широкое распространение получила пестрая женская 
одежда, и замена ее простой белой была таким же свидетельством печали, как 
раньше замена светлой одежды темной.] без всяких украшений и знаков своего 
ранга (сенаторы без туники с широкими пурпурными полосами, всадники без 
золотого кольца), мужчины, поникшие, с покрытой головой, женщины с распущенными 
волосами и обнаженной грудью, рабы, получившие по завещанию свободу и надевшие 
в знак освобождения войлочный колпак (pilleus). Женщины шумно выражали свою 
скорбь: рвали на себе волосы, царапали щеки, били себя в грудь, рвали одежду 
(Petr. III. 2; Prop. III. 5. 11 = II. 13. 27; Iuv. 13. 127—128; Cic. Tusc. III. 
26. 62), громко выкликали имя умершего. Процессию еще увеличивали любители 
поглазеть, толпами сбегавшиеся на похороны.
   При похоронах знатных и выдающихся лиц процессия направлялась не прямо к 
месту сожжения, а заворачивала на Форум, где и останавливалась перед рострами. 
Покойника на его парадном ложе ставили или на временном помосте, или на 
ораторской трибуне; «предки» рассаживались вокруг на курульных сиденьях. Тогда 
сын или ближайший родственник умершего всходил на трибуну и произносил 
похвальную речь (laudatio finebris), в которой говорил не только о заслугах 
умершего, но и обо всех славных деяниях его предков, собравшихся вокруг своего 
потомка; «начиная с самого старшего, рассказывает он об успехах и делах 
каждого» (Polib. VI. 53. 9). В этих восхвалениях не все было, конечно, чистой 
правдой; уже Цицерон писал, что они внесли в историю много лжи (Brut. 16. 61), 
того же мнения придерживался и Ливий (VIII. 40. 4).
   Первая хвалебная речь была, по словам Плутарха, произнесена Попликолой над 
телом Брута (Popl. 9. 7). Сообщение это вряд ли достоверно; первым словом, 
произнесенным в похвалу умершего, считается речь консула Фабуллина над прахом 
Цинцината и Кв. Фабия (480 г. до н.э.). Этой чести удостаивались и женщины, в 
особенных, конечно, случаях. По свидетельству Цицерона, первой женщиной, 
которой выпала эта честь, была Попилия, мать Катула (deor. II. 11. 44) [158 - 
По свидетельству Ливия (v. 50. 7), первые удостоились такой чести женщины, 
которые в тяжкую для государства минуту (надо было платить дань галлам, а денег 
не было) снесли на Форум все свои золотые украшения в дар государству (390 г. 
до н.э.). О таком же подвиге римских женщин рассказывает Плутарх, но по другому 
поводу: у города не было денег для уплаты дара оракулу Аполлона в Дельфах, и 
женщины помогли в беде, пожертвовав государству свои уборы (camill. 8). 
Свидетельство Цицерона заслуживает, конечно, большего доверия. Цезарь произнес 
похвальное слово над своей теткой Юлией; это стало обычаем не только в 
императорской фамилии, но и среди знати.].
   После произнесения похвальной речи процессия в том же порядке двигалась 
дальше к месту сожжения или погребения, которое находилось обязательно за 
городскими стенами. Разрешение на похороны в городе, не только в Риме, но и в 
муниципиях, давалось редко, как особая честь и награда за выдающиеся заслуги 
[159 - По законам Двенадцати Таблиц внутри города нельзя было ни хоронить, ни 
сжигать умерших. Правом погребения в городе пользовались весталки (serv. ad aen.
 xi. 205—206), а позднее – императоры. Честь погребения на Марсовом Поле 
присуждалась особым разрешением сената; здесь похоронены были Цезарь, Сулла, 
консулы Гирций и Панса, погибшие при Мутине в 43 г. до н.э. Урна с пеплом 
Траяна была поставлена в цоколе его колонны.]. Общее кладбище существовало 
только для крайних бедняков и рабов; люди со средствами приобретали для своих 
могил места за городом, преимущественно вдоль больших дорог, где царило 
наибольшее оживление, и здесь и устраивали семейную усыпальницу. Место для 
погребального костра (ustrina) отводилось часто неподалеку от нее (в надписях 
ustrina неоднократно упоминается как место, находящееся возле могилы). Костер 
складывали преимущественно из смолистых, легко загорающихся дров и подбавляли 
туда такого горючего материала, как смола, тростник, хворост. Плиний 
рассказывает, как труп М. Лепида, выброшенный силой огня с костра, сгорел на 
хворосте, лежавшем возле; подобрать покойника и положить его обратно на костер 
было невозможно: слишком жарок был огонь (VII. 186). Костер складывали в виде 
алтаря; у богатых людей он бывал очень высок, украшен коврами и тканями. Плиний 
говорит, что «костры разрисовывались» (XXXV. 49); очевидно, стенки костра 
раскрашивались в разные цвета. Вокруг втыкали в знак траура ветви кипариса. 
Ложе с покойником ставили на костер и туда же клали вещи, которыми умерший 
пользовался при жизни и которые любил. Один охотник I в. н.э. завещает сжечь с 
ним в