страдавшему, учит, как надо обращаться с животными, берет дощечку и грифель 
(она ведь тоже в родной деревне училась в школе: и прочтет, и напишет, и 
сосчитает); оказывается все просто и легко – только поведи рукой вверх-вниз, – 
непонятно, почему же не выходило в школе.
   В воспитании детей в бедной трудовой семье на долю матери выпадает роль 
более важная, чем отцу, который все время занят, работает в мастерской, обходит 
с заказами клиентов, забегает в термы, проводит часок-другой в кабачке за 
приятельской беседой. Дети были при матери; первые уроки доброго поведения, 
подкрепляемые ее собственным примером, они получали от нее. Мать понимала не 
только в домашнем хозяйстве: она знала жизнь: у нее был тот опыт, который 
приобретается приглядыванием к окружающему и раздумьем над тем, что делается 
вокруг. Сын на возрасте, не послушавшись раз-другой ее совета и ожегшись, 
теперь внимательно вслушивался в эту тихую добрую речь и принимал эти советы к 
руководству. Тацит оставил трогательную зарисовку семейной жизни: сын 
воспитывается «не в каморке купленной кормилицы», а на материнском лоне, под 
присмотром почтенной пожилой родственницы; в их присутствии «нельзя было 
сказать мерзкого слова, совершить непристойный поступок» (dial. 28), и как 
пример образцовых матерей он привел Корнелию, мать Гракхов, Аврелию, мать 
Цезаря, и Атию, мать Августа.
   В то время, о котором идет речь, таких матерей надо было искать 
преимущественно в простых бедных семьях. О них никто не знал, кроме семьи и 
соседей; не нашлось писателя, который бы ими заинтересовался и о них написал; и 
мы можем только по туманному облику вилики у Катона (143) и по жене пастуха, 
кочующего со своим стадом чуть не по всей Италии, образ которой на минуту 
мелькнул у Варрона (r. r. II. 10. 6-7), до некоторой степени представить себе, 
чем были эти женщины. Усердные помощницы своим мужьям, умевшие заботой и лаской 
скрашивать неприглядность бедности и смягчать ее жестокость; хлопотуньи-хозяйки,
 державшие дом в уюте и порядке; умные и нежные матери; добрые советницы и 
безотказные утешительницы и в малой беде и в большом горе, всегда обо всех 
помнившие и только о себе забывавшие, они всей своей жизнью оправдывали 
старинную пословицу, гласящую, что два лучших дара, которые бог посылает 
человеку, это хорошая мать и хорошая жена.


   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПОГРЕБАЛЬНЫЕ ОБРЯДЫ
   В римских погребальных обрядах нашла выражение смесь самых разнообразных 
чувств и понятий: древняя вера в то, что душа человека и после смерти 
продолжает в подземном царстве существование, подобное тому, что и при жизни, 
тщеславное желание блеснуть пышностью похорон, искренняя беспомощная скорбь и 
гордое сознание своей неразрывной, неистребимой связи с родом, жизнь которого 
была непрерывным служением государству. Все это еще осложнялось чисто римской, 
часто непонятной нам потребностью соединять трагическое с веселой шуткой, 
иногда с шутовством. Создавался конгломерат обрядовых действий, часть которых 
церковь, как всегда осторожная и не разрывающая с древними обычаями, 
укоренившимися в быту, ввела и в христианские похороны.
   И у греков, и у римлян предать умершего погребению было обязательным долгом, 
который лежал не только на родственниках покойного. Путник, встретивший на 
дороге непогребенный труп, должен был устроить символические похороны, трижды 
осыпав тело землей: «Не поскупись, моряк, на летучий песок; дай его хоть 
немного моим незахороненным костям», – обращается к проходящему мимо 
корабельщику тень выброшенного на сушу утопленника (Hor. carm. I. 28. 22-25). 
Это обязательное требование предать труп земле основано было на вере в то, что 
тень непогребенного не знает покоя и скитается по земле, так как ее не впускают 
в подземное царство [140 - Семья, один из членов которой не был подобающим 
образом захоронен, должна была ежегодно приносить в качестве искупительной 
жертвы свинью – porca praecidanea: «Так как умерший не предан земле, то 
наследник обязан совершать жертву Матери-Земле и Церере, заколов свинью. Без 
этого семья считается нечистой» (var. y non. 163. 21). Ср. у Феста (250): «Та 
овца называлась предварительно зарезанной (praecidanea), которую убивали раньше 
других животных. Так же называлась свинья, которую приносил в жертву Церере тот,
 кто не совершил правильного погребения, т. е. не осыпал умершего землей». В 
обычай вошло воздвигать без вести пропавшим кенотафии (букв. «пустые могилы») и 
совершать символическое посыпание землей над этой пустой могилой.].
   Вокруг умирающего собирались родственники; иногда его поднимали с постели и 
клали на землю [141 - Случалось (pl. xxxiii. 27), что у человека, находящегося 
в предсмертном забытье, тайком стаскивали с руки кольцо. Помимо ценности его 
как вещи, им можно было еще воспользоваться как печатью. Но что сниманье кольца 
входило в состав похоронных обрядов, это опровергается уже тем фактом, что 
множество колец найдено было именно в могилах.]. Последний вздох его ловил в 
прощальном поцелуе наиболее близкий ему человек: верили, что душа умершего 
вылетает в этом последнем вздохе. Изысканная жестокость Верреса подчеркнута тем 
обстоятельством, что матерям осужденных не позволено было в последний раз 
увидеть своих детей, «хотя они молили лишь о том, чтобы им позволено было 
принять своими устами дыхание их сыновей» (Cic. in Verr. V. 45. 188). Затем 
умершему закрывали глаза (condere oculos, premere) и громко несколько раз 
называли его по имени (conclamatio) [142 - Это был древний религиозный обычай, 
смысл которого в позднейшее время утратился. Объяснение Сервия, что громкое 
взывание по имени к мертвому имеет целью пробудить к жизни мнимоумершего (ad 
aen. vi. 218), является позднейшим домыслом. Ливий рассказывает, что взывали 
таким же образом к павшим на поле битвы в их родных домах (iv. 40. 3); когда 
тело Германика провозили по ул