ссказ Гая Гракха о происшествии в Теане 
и сравнивая его с рассказом Цицерона о бичевании, которому Веррес подверг 
римского гражданина, он занят формами глагола и «яркой прелестью речи» («lux et 
amoenitas orationis», – X. 3. 19). Слово заслоняет действительность, и меньше 
всего заинтересован ученик ритора в том, чтобы установить, как же это было на 
самом деле. У него нет уважения к правде, он вовсе не хочет «дойти до самой 
сути»; он ищет то, что слепит и оглушает, ему нужен эффект; он равнодушен к 
простому, обычному, повседневному. Для него естественно выхватить из 
окружающего мира какую-то одну подробность, какую-то одну черту, увеличить ее 
до гиперболических размеров и закрыть ею то, что есть в действительности. 
Действительность искажена – ну так что ж? Зато какая картина, какие краски, 
какое потрясающее впечатление! С этим человеком нельзя говорить шепотом: он не 
услышит. И сам он не умеет говорить тихим голосом: он вопит. Читая любого 
писателя I в. н.э., будь то Ювенал или Марциал, Тацит или Сенека, Колумелла или 
Плиний Старший (предисловия), всегда надо быть настороже, всегда надо помнить, 
что имеешь дело с питомцами риторской школы, которые ради красного слова 
упустят главное (Sen. contr. III, praef. 7). Нужно было блистательное дарование 
Петрония и его редкий для того времени интерес к реальной жизни, чтобы с такой 
верностью изобразить всех этих Селевков, Ганимедов, Филеротов и самого 
Тримальхиона с его женой, дать не кричаще-яркую схему, а живых настоящих людей 
[122 - Обучение в Риме было очень долго делом совершенно частным: государство в 
него не вмешивалось, кроме очень редких случаев вроде запрещения греческих 
риторских школ. С империей дело меняется: постепенно, незаметно – одна мера за 
другой, – государство накладывает руку на дело образования и ставит его под 
свой контроль. Началось с дарования привилегий: Цезарь дал всем учителям права 
римского гражданства (suet. iul. 42. 1); Веспасиан впервые назначил риторам 
«заработную плату»: начал выплачивать каждому по 100 тыс. сестерций ежегодно 
(suet. vesp. 18). Первым, кто получил эту плату, был Квинтилиан, двадцать лет 
преподававший в Риме при разных императорах риторику. У него учился Плиний 
Младший, может быть, и Тацит, и Марциал справедливо назвал его «великим 
наставником легкомысленной молодежи» (ii. 90. 1). Учителя становятся 
государственными служащими. Общее направление отражается и в поведении городов: 
они заводят у себя школы, выбирают для них учителей, оплачивают их и, 
естественно, держат надзор за их преподаванием. Живую иллюстрацию этому мы 
найдем у Плиния Младшего, который предлагает своим землякам собрать денег и 
открыть школу (вероятно, риторики, а может быть, и грамматики, – pl. epist. iv. 
13. 3-7). Из этого же письма мы узнаем, что учителя могут нанять родители на 
собственные средства, но что есть города, где учитель получает плату из 
городских средств. Нет запрещения открывать частную школу, но трудно было пойти 
на риск необеспеченного существования, когда можно было получить верный кусок 
хлеба. Антонин Пий установил число учителей, которые город мог содержать на 
свои средства: для большого города нормой было пять риторов и пять грамматиков, 
для города средней величины – четыре ритора и четыре грамматика, для маленького 
– три ритора и три грамматика; эти люди, по его указу, освобождались от 
воинской повинности, от участия в посольствах от городов (члены такого 
посольства денег не получали), от обременительных жреческих должностей, от 
постоя. Город выбирал себе учителей, устраивая среди них своего рода конкурс: 
декурионы, конечно, советовались с людьми понимающими. Миланские магистраты 
обратились с просьбой выбрать им хорошего учителя к Симмаху; он прислал им 
Августина (confes. iv. 13), но «утверждали в должности» именно они; только 
тогда учитель получал место, decreto ordinis prolatus. Юлиан, желавший во что 
бы то ни стало вырвать школьное преподавание из рук христиан, законом 362 г. 
объявил, что учителя, избранного городским советом, утверждать будет он, «дабы 
его одобрение прибавляло еще чести избраннику города» (cod. theod. xiii. 3. 5). 
Закон этот оставался в силе до Юстиниана.Учащиеся также оказались под контролем 
власти. В 370 г. был издан эдикт, по которому молодежь, учившаяся в Риме, 
ставилась под строгий надзор и контроль: юноша, прибыв в Рим, должен предъявить 
магистрату, ведающему учетом населения (magister census), документ, подписанный 
наместником провинции, откуда он прибыл; в этом документе обозначались место 
его рождения, возраст и образование, которое он получил; он должен сообщить, 
какие занятия будет посещать и где будет жить. Полиция наблюдает за ним и 
старается выведать, каков его образ жизни, не вошел ли он в состав какой-нибудь 
недозволенной коллегии, прилежно ли он посещает школу, не бывает ли часто в 
театре и цирке, не поздно ли возвращается домой. Если он ведет себя плохо, его 
могут публично высечь и отослать домой. В Риме ему вообще разрешено оставаться 
только до 20 лет; затем он должен возвратиться на родину, а если он задержится, 
префект города должен его просто выслать.К главе девятой].


   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЖЕНЩИНЫ
   Мы говорили уже, что братья и сестры росли вместе, и эта совместная жизнь 
продолжалась и тогда, когда дети менее состоятельных классов отправлялись 
(мальчики и девочки вместе) в начальную школу, а в богатых семьях садились 
вместе за азбуку под руководством одного и того же учителя. Чем дальше, однако, 
шло время, тем больше расходились пути брата и сестры: мальчик все больше и 
больше уходит из дому, готовится к общественной и политической жизни; девочка 
живет дома, около матери, приучается к домашним работам, сидит за прялкой и за 
ткацким станком – умение прясть и ткать считалось в числе женских добродетелей 
даже в аристократических кругах начала империи, особенно если семья подчеркнуто 
благоговела перед обычаями предков, как это делал сам Август, не носивший иной 
одежды, кроме той, которая была изготовлена руками его сестры, жены, дочери и 
вну