еризует. Был он бедняком, 
«жил скромно» (parce), состоял членом погребальной кассы, на средства которой и 
погребен, и прирабатывал к своему жиденькому доходу от школы составлением 
завещаний. Мы не можем определить объема и глубины его познаний (кое о чем он 
слышал от пифагорейцев, учивших, что тело – темница для души, и был осведомлен 
об этнографии Италии, называл себя аврунком), но нравственный идеал его 
вырисовывается яснее. Это чистота, внутреннее благообразие, которое определяет 
его отношение и к детям, и ко всем, кому с ним приходилось иметь дело. Он 
безупречно целомудрен в своем поведении с учениками; люди малограмотные и 
незнакомые с юридическими формулами могли спокойно поручить ему составить 
завещание: «он писал их по-честному». Его отличает благожелательность ко всем 
людям; «ни в чем никому не отказал, никого не обидел» [116 - Надпись эта была 
найдена в Капуе на надгробной стеле из пористого известняка (высота 1.6 м, 
ширина 0.74); она очень пострадала от времени; Ниссен, первый ее издатель, 
трудился над ней больше месяца, рассматривая ее при различном освещении. На 
стене изображен безбородый пожилой мужчина в тоге с диптихом (?); слева – юноша 
в короткой тунике протягивает ему четырехугольный предмет (таблички?); справа – 
женщина в тунике и палле поддерживает его локоть. Обе эти фигуры никак не могут 
быть учениками, как это считается обычно. Юноша, судя по костюму, – скорее 
всего слуга, женщина – жена или дочь (см.: H. Marrou. ???????? ???? Grenoble, 
1937. С. 46). Ниссен датировал надпись концом республики (H. Nissen. Metrische 
Inschriften aus Campanien. Hermes, 1866. V. I. C. 147—151), Марру – временем 
Августа (H. Marrou. Histoire de l'?ducation dans l'antiquit?. Paris, 1948. C. 
430). Перевод надписи см.: Ф. А. Петровский. Латинские эпиграфические 
стихотворения. М., 1962. С. 75.].
   Являлся ли Филокал в учительской среде исключением или же такие тихие, 
совестливые и добрые люди часто встречались среди этих незаметных, невзысканных 
судьбой людей? Мы не можем ответить на этот вопрос: материала нет.

 //-- У грамматика --// 
   Дети бедных родителей, окончив начальную школу, брались за работу; 
продолжали учиться только те, чьи родители принадлежали к классам более или 
менее состоятельным. Можно быть уверенным, что их дети начальной школы не 
посещали. Если в их семье не придерживались доброго старого обычая и обучал их 
не отец, то в своем доме или у ближайшего соседа и друга он всегда мог найти 
достаточно образованного раба, который мог выучить детей чтению и письму. 
Катонов Хилон обучал многих детей (Plut. Cato mai, 20); во времена Квинтилиана 
живо обсуждался вопрос, не лучше ли учить мальчика «в своих стенах», чем 
посылать его в школу; бывали случаи, что и курс «средней школы» уже взрослый 
мальчик проходил дома (Pl. epist. III. 3. 3). Большинство, однако, отправлялось 
к грамматику.
   С грамматиками мы знакомы гораздо лучше, чем с учителями начальной школы: о 
«славных учителях» (professores clari) рассказал Светоний, оставивший о 
двадцати из них краткие биографические заметки [117 - Стоит познакомиться с 
этими «славными» грамматиками, чтобы яснее представить себе и положение их в 
обществе, и роль их как литературных критиков и языковедов.«М. Антоний Гнифон, 
родился в Галлии от свободных родителей, но был выброшен. Человек, вырастивший 
его, отпустил его на свободу… был он очень даровит, обладал исключительной 
памятью, знал одинаково хорошо и греческий, и латинский. Характера был легкого 
и ласкового; о плате никогда не договаривался и потому получал больше от щедрот 
учеников. Преподавал он сначала в доме Ю. Цезаря, а потом – в собственном. 
Обучал и риторике: ежедневно излагал правила красноречия, но декламировал 
только в нундины. Школу его, говорят, посещали люди знаменитые, в том числе и 
Цицерон в бытность свою претором. Он много написал, хотя прожил не больше 50 
лет». Атей Филолог, его ученик, считал, однако, что ему принадлежала только 
книга «О латинском языке» (de sermone latino); все остальное написано его 
учениками. Он занимался Эннием, хотя нет основания, как это делает Бюхелер (Fr. 
B?cheler. Coniectanea. Ennius et Gnipho. Rhein. Mus., 1881. С. 333), 
приписывать ему целый комментарий к «Анналам». Макробий пишет (sat. III. 12. 8),
 что в одной из своих книг он «рассуждал о том, что такое festra, – слово есть 
у Энния» (старинная форма слова fenestra – «окно»). После Гнифона Светоний, 
расположивший своих грамматиков, по всей видимости, в порядке хронологическом, 
называет М. Помпилия Андроника, уроженца Сирии и, вероятно, тоже отпущенника. 
Он был последователем эпикурейской философии, и – характерная черта! – ему 
ставили в упрек, что занятия философией мешают ему вести как следует школьные 
занятия. Ему пришлось покинуть Рим; он поселился в Кумах, много писал на досуге 
и жил в крайней бедности; нищета заставила его даже продать свое главное 
произведение – annalium Ennii elenchi («Приложение к „Анналам“ Энния»), которое 
содержало, вероятно, много интересного материала, так как Орбилий купил эту 
книгу и даже ее опубликовал. Гомперц (Th. Gomperz. Herculanische Notizen. Wien. 
Stud., 1880. С. 139—140) полагает, что апология Эпикура, найденная в 
геркуланских папирусах, принадлежит Помпилию Андронику.Одним из учеников 
Гнифона был Л. Атей, грек, уроженец Афин. При взятии города Суллой в 86 г. он 
попал в плен и в рабство к М. Атею, который потом отпустил его на свободу. Атей 
Капитон называл его «ритором среди грамматиков и грамматиком среди риторов»: он,
 очевидно, пытался соединить эти две смежные области. «Он обучал многих знатных 
юношей, в том числе братьев Аппия Клавдия и Клавдия Пульхра… Он присвоил себе 
имя филолога, потому что, как и Эратосфен, который первым принял это прозвище, 
отличался разносторонними познаниями». Ученость его действительно значительно 
превышала уровень обычной грамматической учености: для Саллюстия (он был дружен 
с ним и с Азинием Поллионом) он составил «Компендий по римской истории» 
(breviarium rerum omnium romanarum), для Азиния Поллиона – «Стилистику» 
(praecepta de ratione