старшие – сознание того, что он наследник их доблести и 
долг его не изменить тому, что завещано рядом поколений, – вот тот «духовный 
воздух», которым с малолетства дышал мальчик и в котором его воспитывали. Он не 
раздумывал над тем наследием, которое оставили предки, и не оценивал его; 
работала не мысль, а чувство, и оно предписывало определенную линию поведения 
на всю жизнь от момента, когда он надевал тогу взрослого человека, и до того 
часа, когда вереница предков провожала до погребального костра достойного 
представителя их рода. «Рим и сила его держится старинными нравами», – сказал 
Энний, и Цицерону эти слова казались изречением и предсказанием божества (de 
rep. V. I. I). Деций Мус, видя паническое бегство войска, обрекает себя на 
гибель как искупительную жертву: «Что медлю я покориться нашей семейной судьбе? 
Нашему роду дано жертвовать собой во избавление государства: вместе с собой 
приношу я Матери-Земле и подземным богам вражеские легионы» (Liv. X. 28. 13) 
[109 - По традиции за спасение отечества принесли себя в жертву три Деция Муса: 
дед в 340 г. до н.э., его сын в 295 г. и его внук в 279 г. Относительно жертвы 
последнего сами древние не были уверены; современные историки не сомневаются, 
что «посвятил себя подземным богам» второй Деций Мус (сын) в битве при Сентине, 
когда римское войско дрогнуло под напором объединенного войска кельтов и 
самнитов (см.: p. – w. bd. iv. С. 2279—2285. 1 15-17: s. v. Decii.]. Это 
старинное воспитание имел в виду Цицерон, вкладывая в уста Сципиона 
Африканского заявление, что домашнему быту и домашним наставлениям он обязан 
больше, чем книжному учению (de rep. I. 22. 36). «В старину было так 
установлено, что мы учились, не только слушая слова старших, но и глядя на их 
поступки: мы знали, как надлежит нам поступать в недалеком будущем и какой урок 
передать младшему поколению», – эту прекрасную характеристику старинного 
воспитания дал Плиний Младший (epist. VIII. 14. 4-6), сам получивший такое 
воспитание в глуши родного Комума [110 - Теперь Комо в Северной Италии, вблизи 
озера того же названия.].
   Когда мальчик надевал тогу взрослого – обычно 15-16 лет от роду, отец 
поручал его заботам кого-либо из крупных государственных людей, и для юноши 
начиналась «начальная школа форума» (tirocinium fori). Отец Цицерона привел его 
к Кв. Муцию Сцеволе, авгуру, великому знатоку права, – «я не отходил от него ни 
на шаг… я старался стать образованнее, поучаясь у него» (Cic. Lael. I. 1). 
Юноша сопровождал своего наставника в сенат, присутствовал при обсуждении 
государственных вопросов часто первостепенной важности, слушал выступления 
первых ораторов своего времени, наблюдал за борьбой партий, «был зрителем, 
прежде чем стать участником»; в действии изучал он механизм государственной 
машины; вместе со своим руководителем шел он в суд, отправлялся в народное 
собрание, – «учился сражаться на поле сражения» (Tac. dial. 34). После этого 
практического введения в политическую жизнь начиналась военная служба, и юноша 
или оставался в рядах армии, или же возвращался в Рим и начинал свою 
политическую карьеру.
   Так проходило детство и юность человека сенаторского или всаднического 
сословия. А детство крестьянского сына или сына ремесленника?
   О нем не сохранилось никаких источников, но мы можем представить его себе 
довольно ясно. Мальчик мог тоже строить домики из песка, забавляться камешками 
и ловить птиц, но уже очень рано начинал он в меру сил и способностей принимать 
участие в трудовой жизни семьи: помогал матери в огороде, пропалывал вместе со 
старшими ячмень и пшеницу, пас вместе с домашней собакой несколько штук овец 
или коз. С возрастом и работа становилась труднее; большой мальчик, он был уже 
помощник отцу: жал и косил, на легкой почве ходил за ралом. Это практическое 
обучение шло рядом с воспитанием нравственным; отец был человеком бедным и 
незнатным, но богатством чувств и мыслей не уступал представителю старинного 
рода. Римское государство создали не Корнелии и Метеллы – они были лишь 
представителями народа, стойко и безропотно выносившего все тяготы, которые 
взваливала на его плечи историческая судьба. Чувства, которыми проникнута речь 
Лигустина, владельца одного югера земли и маленькой хатки, по существу те же, 
которые заставили Деция идти на смерть: та же самоотверженная готовность 
служить родной стране, то же признание ее благоденствия высшим законом (Liv. 
XLII. 34. 1-12). Крестьянский мальчик так же, как и его аристократический 
ровесник, рос в здоровой атмосфере строгой дисциплины, твердых семейных устоев 
и спокойного патриотизма. Он был связан с родной землей кровными, неразрывными 
узами: ее слуга и хозяин, защитник и сын.
   Хуже жилось, конечно, городским ребятам, особенно если город, в котором они 
жили, был таким большим, разноплеменным и во многих отношениях нездоровым, как 
Рим. Пусть крестьянскому мальчику приходилось иногда тяжело, и он уставал, но 
он работал на чистом воздухе; окружающая природа насыщала юную душу 
впечатлениями прекрасными и величавыми, и грозными, и идиллически тихими. 
Городской ребенок их не знал: он рос в духоте маленькой каморки над мастерской 
отца или на ее задах, на грязной шумной улице. Он, конечно, тоже, как мог, 
помогал отцу в его работе и матери в ее хлопотах по дому, а свободные часы 
проводил на улице со своим сверстниками. Пробирались дети в цирк и в амфитеатр, 
увязывались за похоронной процессией, глазели на разные диковины, которые 
выставлялись на всеобщее обозрение. На носорога или тигра стоило посмотреть! А 
возвращение из школы сопровождалось, разумеется, шумной болтовней и веселыми 
забавами, не всегда, правда, невинными [111 - Дразнить, намекнуть своей жертве, 
что она чрезвычайно напоминает осла (обе ладони проказник приставлял к своим 
ушам и тихонько ими помахивал), привязать ей хвост сзади, спеть насмешливый 
куплет – на все это мальчишки были мастера. Очень любимой забавой было 
приклеить асс к камням мостовой и наблюдать, как прохожие стараются его 
оторвать (hor. epist. i. 16. 64; sat. ii. 3. 53; porphyr. ad loc; pers. i. 58; 
5. 111). Удивительна та чуткость