дна из них не пришла, то «приди ты ко мне, сон» (i. 71). Пивший за здоровье 
кого-либо из присутствующих обращался к нему обычно с пожеланием: «На добро 
тебе» (bene tibi или bene te); остальные кричали: «Будь здоров!» (букв. «живи» 
– vivas). Пирующие надевали на себя венки – не только на голову, но часто и на 
шею – и умащали себя ароматами.
   Кубки для вина были разной формы; иногда это овальная чаша без ручек, 
которая именуется по-гречески фиалом, а еще чаще – килик (calix, греч. ?????) – 
чашка с двумя ручками и на ножке, иногда плоской и низенькой, иногда более 
высокой. Бывали они очень вместительны; Плиний упоминает килик, в который 
входило почти три секстария (XXXVII. 18). В скромных и бедных хозяйствах эта 
посуда была глиняной, в богатых – серебряной, причем, конечно, очень ценились 
работы старых мастеров, особенно Ментора (первая половина IV в. до н.э.), 
знаменитого торевта, неоднократно упоминаемого в эпиграммах Марциала. Были и 
золотые чаши (Mart. XIV. 109), которые иногда украшали еще драгоценными камнями 
(pocula gemmata); Марциал восторгался золотыми киликами, которые сверкали 
«скифскими огнями» – уральскими изумрудами. Были чаши из горного хрусталя; 
стеклянные, первоначально очень дорогие, а затем, по мере развития стеклянного 
производства, все более дешевые и распространенные: «…они вытеснили серебряные 
и золотые кубки» (Pl. XXXVI. 199).
   Обычным напитком италийцев, и богатых и бедных, было вино разного качества; 
конечно, «бессмертный фалерн» появлялся у людей состоятельных; рабочий люд пил 
«дешевое сабинское» (Hor. c. I. 20. 1) или ватиканское, которое Марциал называл 
«ядом» (VI. 92. 3) и предлагал пить любителям уксуса (X. 45. 5) [95 - В древней 
Италии было много вин. На первом месте ставили обычное фалернское, впервые 
упомянутое у Катулла (27. 1). Оно было темноватое («fusca falerna», – mart. ii. 
40. 6), хорошо сохранялось. «Средний возраст» его считался с 15 лет (pl. xxiii. 
34). Оно было крепким: это единственное вино, которое, по свидетельству Плиния, 
горело (xiv. 62). Высоко ценилось цекубское; лозы, дававшие его, росли среди 
Понтинских болот (pl xvi. 31). Виноградники эти почти исчезли после прорытия 
Нероном канала между Остией и Байями (tac. ann. xv. 42; suet. nero, 31. 3). 
Один из лучших сортов давали виноградники с горы Массик; вино с Массика ставили 
наравне с фалерном. Превосходным было вино из аминейских лоз, которые разводили 
около нынешнего Сорренто.К главе седьмой]. Катон давал своим рабам в течение 
трех месяцев после виноградного сбора напиток, который назывался lora (56); 
Плиний (XIV. 86) называет его «вином для рабочих» и сообщает его рецепт: 
виноградные выжимки заливали водой, подбавляли одну десятую виноградного сока и 
через сутки клали эту массу под пресс.


   ГЛАВА СЕДЬМАЯ. БАНИ
   Восторгаться добрым старым временем было модой у писателей-моралистов I в. н.
э. Сенека и Плиний Старший перекликаются здесь друг с другом; Горацию часто 
приходила охота почитать нравоучения своим современникам; Ювенал использовал 
жизнь предков как своего рода склад оружия, неисчерпаемый запас которого давал 
богатые возможности избивать потомков. Во всем этом была и поза, и риторика, и 
трафарет, но был и подлинный восторг перед суровой и строгой простотой 
старинного быта, и подлинное возмущение современной роскошью и распущенностью. 
Моралиста умиляла эта простота; литературная выучка и художественный такт 
подсказывали, что эта простота окажется великолепным фоном, на котором 
прихотливая роскошь потомков выступит в очертаниях особенно неприглядных. 
Накладывать этот фон можно было по множеству поводов; очень выгодной темой были 
«бани и мытье прежде и теперь». Сенека не преминул ее разработать. Со ссылкой 
на тех, кто «рассказал о нравах древнего Рима» (вероятно, имеется в виду 
Варрон), он указал, что, в противоположность нынешним, у людей старого века не 
принято было ходить каждый день в баню; ежедневно мыли только руки и ноги, 
потому что «на них оседала грязь от работы»; «целиком мылись только по 
нундинам».
   Вряд ли было на самом деле так. Трудно представить себе, чтобы человек, 
проработавший в поле целый день или проведший его в грязи и духоте римских улиц,
 взмокший от пота, в шерстяной рубахе, которая, несомненно, «кусалась», потому 
что шерсть была домашней грубой выделки, не испытывал ежедневно потребности 
вымыться с головы до ног. Если поблизости не оказывалось ни реки, ни озера (к 
услугам обитателей Рима был Тибр), то каждому было доступно облиться холодной 
водой или пополоскаться в широком ушате. Слова Сенеки надо понимать так, что 
баню топили только раз в неделю. Обычай этот сохранился и в I в. н.э., но 
только для рабов (Col. I. 6. 20).
   Щепетильное чувство пристойности, характерное для древнего римлянина, не 
допускало, чтобы отец мылся вместе со взрослым сыном или тесть с зятем. Старшее 
поколение должно было появляться на люди вообще, а на глаза молодежи особенно в 
благообразии безукоризненном. Нагота всегда несколько коробила римлян, и 
окончательно разбить это предубеждение «сурового победителя» плененной Греции 
не удалось. Люди состоятельные неизменно обзаводились собственной баней в своем 
поместье, а иногда и в городском особняке, маленькой, где одновременно мыться 
мог только один человек; она состояла обычно из двух тесных комнаток: теплого 
предбанника и жарко натопленного помещения для мытья. Сенека оставил описание 
такой старинной баньки, которую выстроил у себя в Литерне Сципион Африканский. 
Была она тесной, темноватой («предки наши считали, что жарко бывает только в 
темной бане»), с окнами, похожими скорее на щели, и топкой по-черному. Не все, 
однако, могут иметь собственную, хотя бы и крохотную, баню, и в Риме уже с III 
в. до н.э. появляются бани общественные, тоже «темные и просто оштукатуренные». 
Они находились в ведении эдилов, державших над ними санитарный надзор; 
«требовали чистоты и температуры полезной и здоровой». Сенека умилялся при 
мысли, что «в этих местах, широко открытых народу», Катон, Фабий Макси