| |
ных
принадлежностей очень похожи на наши. Кушанье подавалось на стол в глубоких
закрытых блюдах (patinae или patellae; у Марциала вся вторая перемена была
уложена в такую посуду, – V. 78. 7-10) или в мисках (catini или catilli),
которые, однако, по свидетельству Варрона, служили преимущественно для
жидковатых блюд (1. 1. V. 120); у Катона в такой миске подается творожная
запеканка (84). Отдельные кушанья ставились на большой поднос (lanx), у богатых
людей он был серебряным, с золотыми краями (chrysendeta).
В старину у всех, а позднее у людей с малым достатком столовая и кухонная
посуда была глиняной. За обедом у Марциала вторая перемена подавалась на
«черном блюде» (чернолаковая посуда, – V. 78. 7), и он посылал кому-то в
подарок блюдо, изготовленное из красной Кумской глины (XIV. 114), – в Риме под
Ватиканом были мастерские, изготовлявшие эту простую посуду (Iuv. 6. 344; Mart.
I. 18. 2). Плиний упоминает о деревянных мисках (XXX. 54). Маний Курий ел
именно из такой (Val. Max. IV. 3. 5). Еще во II в. до н.э. из серебряной посуды
на столе была лишь солонка, переходившая по наследству от отца к сыну. Только
самый горький бедняк довольствовался в качестве солонки раковиной (Hor. sat. I.
3. 14). Фабриций, известный строгостью и простотой своих нравов, «разрешал
военачальникам иметь из серебряных вещей только солонку и чашу» (Pl. XXXIII.
153). По рассказу того же Плиния, он, будучи цензором в 275 г., изгнал из
сената Корнелия Руфина за то, что тот удержал из военной добычи на десять
фунтов серебряной посуды (XVIII. 39). Уже в конце республики от этой старинной
простоты ничего не осталось: современник Катулла Кальв жаловался, что даже
кухонную посуду делают из серебра (Pl. XXXIII. 140). Перед началом Союзнической
войны, по словам Плиния (XXXIII. 145), в Риме было больше 150 серебряных
подносов, которые весили по 100 фунтов каждый (почти 33 кг). Находки в
Гильдесгейме и в Боскореале дают представление о разнообразии и искусстве, с
каким эта посуда изготовлялась [94 - О кладе из Гильдесгейма см.: E. Pernice и
F. Winter. Das hildesheimer Silberfund d. Museum zu Berlin. Berlin, 1901; о
кладе из Боскореале см.: H. deVillefosse. Tr?sor de Boscor?ale. Monum. Plot. T.
V. 1894.]. Современники Плиния были прихотливы в выборе столового серебра: одни
хотели иметь только произведения старинных мастеров, другие покупали только
посуду, вышедшую из определенных мастерских. «По непостоянству человеческого
вкуса ни одну из них долго не хвалят», – замечает Плиний (XXXIII. 139).
Вилок и ножей за столом не было, да и пользоваться ими лежа было бы
невозможно. Мясо всяких видов подавалось на стол уже нарезанным; на больших
пирах, когда на стол ставили, например, целого кабана, его на глазах
присутствующих разрезал раб, обучавшийся этому делу на деревянных моделях у
специалистов (Iuv. 5. 120—121; 11. 137). Он должен был обладать не только
верным глазом и твердой рукой: требовалось, чтобы его жесты отличались особой
грацией. У Ювенала он режет кабана танцуя; нож летает в его руке, проделывающей
пластические движения. У Тримальхиона Карп режет птицу и зайца в такт музыке
(Petr. 36). Нарезанные куски брали пальцами, поэтому во время еды неоднократно
приходилось мыть руки. Жидкую пищу ели ложками.
Ложек было два вида: ligula и cochlear. Первые (они были серебряные,
костяные, железные) формой похожи на наши теперешние; ручка у них бывала иногда
гладкой, иногда точеной, иногда ей придавали форму козьей ноги. Cochlear
называли ложку меньшего размера и круглую; ею ели яйца и улиток; ручка ее
заканчивалась острием, которым пробивали яичную скорлупу или вытаскивали улиток
из их раковинок.
В богатых домах и особенно за большим обедом прислуживало много рабов
(вспомним, что Горацию, одиноко обедавшему своими блинчиками и горохом,
прислуживало трое). Обычно их выбирали среди красивых, еще безбородых юношей,
одинаково их одевали и красиво причесывали. Гости приходили на званый пир со
своими рабами, которые стояли или сидели сзади хозяина, почему и назывались a
pedibus. Калигула заставлял выступать в этой роли сенаторов (Suet. Calig. 26.
2). Хозяин передавал своему рабу на сохранение сандалии, которые он снимал,
перед тем как возлечь (бывали случаи, что их потихоньку утаскивали у
зазевавшегося сторожа, – Mart. XII. 87. 1-2); во время обеда он оказывал
хозяину разные услуги и нес за ним домой салфетку со всем, что хозяин забрал со
стола.
Если обед был большим и званым, то по окончании собственно обеда часто
начиналась другая часть – comissatio – выпивка. Так как обычай этот пришел в
Рим из Греции, то и пили «по греческому обряду», т. е. подчиняясь известному
распорядку, который устанавливал и за соблюдением которого следил избранный
обществом распорядитель (magister, arbiter bibendi или rex). Он определял, в
какой пропорции надобно смешивать вино с водой (воды брали обычно больше);
смесь эту составляли в большом кратере и разливали по кубкам черпаком на
длинной ручке, который назывался киафом и вмещал в себя именно эту меру (киаф =
0.045 л). Кубки были разной вместимости: от унции (1 киаф) и до секстария (12
киафов). Август, который был очень воздержан в питье, только в редких случаях
выпивал чуть больше полулитра (Suet. Aug. 77); больному малярией квартаной
рекомендовалось по окончании второго приступа немного поесть и выпить три киафа
вина; если лихорадка и на десятый день не прекратится, то пить вина побольше
(Cels. III. 15). Марциал пил за здоровье Цезаря (Домициана) два таких кубка
«бессмертного фалерна» (т. е. шесть киафов, по числу букв в слове Caesar, – IX.
93. 1-4). Чаще всего, однако, он упоминает кубки вместимостью в четыре киафа;
это был, видимо, наиболее употребительный размер; пользовались большими только
записные пьяницы (mart. vii. 67; xii. 28). В обычае было пить за здоровье друг
друга (propinare); за здоровье отсутствующих пили столько киафов, сколько букв
было в их имени: Марциал выпил за Левию (laevia) шесть киафов, за Юстину
(iustina) семь, за Ликаду (licas) пять, за Лиду четыре, за Иду три, и так как
ни
|
|
