ли заняты до вечера, до солнечного заката, но обычно все дела 
кончались к 12 часам дня. Если день был свободен от официальных дел, то 
подвертывались такие, о которых Плиний Младший говорил, что «каждый день в Риме 
полон или кажется полным смысла, а если соединить вместе несколько, то никакого 
смысла не окажется». И он перечисляет, чем бывают люди заняты: присутствуют на 
семейном празднике в честь совершеннолетия сына, на сговоре или на свадьбе; 
«один пригласил меня подписать завещание, другой выступить на его защиту в суде,
 третий подать ему совет» (Pl epist. I. 9. 1-3). Отказаться от этих «пустых 
занятий» было невежливо: в римском обществе они считались почти столь же 
обязательными, как дела должностные. Марциал оставил ядовитые зарисовки 
присяжных бездельников-франтов, у которых вся жизнь проходит в хлопотливом 
ничегонеделанье. Они чрезвычайно озабочены своей внешностью; прическа для них – 
предмет живейшего беспокойства (Марциал пресерьезно уверял, что юноша-цирюльник,
 пока возился с локонами своего клиента, успел обрасти бородой, – VIII. 52); 
они выщипывают волосы у себя на руках и на голенях; жесты у них рассчитано 
плавны; на устах – последние песенки, привезенные в Рим из Канопа или из 
Гадеса; они благоухают ароматами. Они завсегдатаи в женских собраниях, получают 
и рассылают множество записочек, им известны все городские сплетни: кто в кого 
влюблен, кто охотник до чужих обедов; они могут перечислить всех предков 
жеребца, победившего на цирковых состязаниях. Они декламируют, пишут мимы и 
эпиграммы, поют, играют на кифаре, рассказывают, танцуют.
   Некоторых одолевает страсть к политике, и они сочиняют оглушительные 
новости: им известно все, что делается в Парфии, за Рейном и у даков; они знают,
 каков урожай в Египте и сколько судов везет хлеб из Ливии (III. 63; IV. 78; II.
 7; IX. 35).
   И на этих рьяных болтунов приходил, однако, угомон. Полдень был чертой, 
разграничивающей день на две части; время до него считалось «лучшей частью дня»,
 которую посвящали занятиям, оставляя, если было возможно, вторую часть для 
отдыха и развлечения. После полудня полагался второй завтрак (prandium); те, 
кто ел только дважды в день, отодвигали эту первую для себя еду на срок более 
ранний. Был он тоже очень скромен: у Сенеки состоял из хлеба и сушеного инжира, 
так что ему не приходилось даже мыть после этой еды рук (epist. 87. 3); Марк 
Аврелий добавлял к хлебу лук, бобы и мелкую соленую рыбешку (Front. ad M. Caes. 
IV. 6. 69). У рабочего люда приправой к хлебу служила свекла (Mart. XIII. 13); 
мальчик, сын состоятельных родителей, вернувшись из школы, получал ломоть 
белого хлеба, маслины, сыр, сухой инжир и орехи (Corp. gloss. III. 646). И 
теперь наступало время полуденного отдыха. «Если бы я не раскалывал летнего дня 
полуденным сном, я не мог бы жить», – говорит старик Фунданий, тесть Варрона 
(Var. r. r. I. 2. 5). Плиний Старший, дороживший каждой минутой, после завтрака 
«спал очень немного» (Pl. epist. III. 5. 11). Юноша Катулл, позавтракав, 
ложился (32. 10). Эта полуденная сиеста была настолько всеобщей, что Аларих 
правильно счел это время наиболее удобным для нападения на город, «ибо все, как 
обычно, поев, погружаются в сон» (Procop. de bello Vand. I. 2, p. 315).
   После этого полуденного отдыха наступал черед мытья в банях, гимнастических 
упражнений, отдыха и прогулок. А потом семья в полном составе (не считая 
маленьких детей, которые ели отдельно) собиралась на обед, на который обычно 
приглашали еще кого-нибудь из друзей и добрых знакомых. Обед был маленьким 
домашним праздником: вокруг стола собирались близкие и милые люди, и 
удовольствие от еды, естественное для людей проголодавшихся, на этом празднике 
отнюдь не было главным. Это было время дружеской непринужденной беседы, веселой 
шутки и серьезного разговора. Гораций со вздохом вспоминал о тех «божественных 
обедах» в его сабинском поместье, за которыми шла беседа о высоких философских 
вопросах, перебиваемая нравоучительной и веселой басней (sat. II. 6. 65-79) [91 
- Не следует, конечно, думать, что за обедом неизменно велась серьезная и 
поучительная беседа. Сам Гораций вспоминает болтовню городских застольников о 
том, как танцует знаменитый мим Лепос и какие бывают у богатых людей дома и 
усадьбы (hor. sat. ii. 6. 71-72).]. Чтение за обедом в кругах римской 
интеллигенции вошло в обычай: раб-чтец читает обедающим и у Плиния Старшего, и 
у его племянника, и у Спуринны (Pl. epist. III. 5. 11; I. 15. 2; IX. 36. 4; III.
 1. 9). У Аттика «обед никогда не обходился без чтения, он хотел доставить не 
меньше удовольствия душе сотрапезников, чем их желудку» (Nep. Att. 14. 1). 
«Удовольствие» иногда оборачивалось своего рода наказанием: Марциал с 
комическим ужасом рассказывает, что не подали еще второй перемены, а хозяин 
читает уже третий свиток стихов, «и четвертый читает, и пятый читает» (III. 50; 
ср. 45: «…не хочу камбалы, не хочу двухфунтового окуня, не хочу шампиньонов, не 
хочу устриц: молчи»). Иногда обед сопровождался музыкой; в богатых домах были 
свои музыканты. Милон с женой путешествовал в сопровождении целой домашней 
капеллы (Cic. pro Mil. 21. 55). У Хрисогона на его пирушках певцы и музыканты, 
игравшие на струнных и духовых инструментах, оглушали своей музыкой весь 
околоток (Cic. pro Rocc. Amer. 46. 134). В колумбарии Статилиев есть табличка 
«Скирт, музыкант» (CIL. VI. 6356); в колумбарии, найденном в винограднике 
Аквари, упомянут «Энифей, музыкант» (CIL. VI. 6888). У Тримальхиона музыка не 
умолкала в течение всего пира. Иногда ставились сценки из комедий (Pl. epist. I.
 15. 2; III. 1. 9; IX. 17. 3), Плутарх (quaest. conv. VII. 8. 3, p. 712B) 
рекомендовал брать Менандра. Иногда обедающих развлекали танцовщицы, плясавшие 
под звуки музыки или щелканье кастаньет; особенно славились гадитанки и 
сириянки. Скромный обед у Марциала обходился без «бесстыдных гадитанок» (V. 78. 
26-28), и он считал это одним из его преимуществ; в строгие дома, вроде домов 
обоих Плиниев, их вообще н