му ужу», полуобглоданного зайца и 
яблоки в черных пятнах – из тех, которые бросают погрызть ученой обезьяне. 
«Почему я, обедая с тобой, Понтик, обедаю без тебя? – спрашивал Марциал своего 
патрона. – Ты ешь Лукринских устриц, я сосу морские ракушки, у тебя шампиньоны, 
у меня свинушки; ты насыщаешься огромным хорошо зажаренным дроздом, а мне 
подают сороку, издохшую в клетке» (III. 60). Марциал позволяет установить 
стандартное меню богатых обедов: всевозможная дичь (куропатки, горлицы, дрозды),
 заяц, устрицы, морская дорогая рыба и обязательно дикий кабан – приличие 
требовало поставить его на стол целиком; Ювенал возмущался патроном, который 
велит себе одному подать кабана – «животное, созданное для общего пира» (1. 
141). Патрона, которому одному подавался дикий кабан, Марциал ядовито 
поздравил: «…у тебя прекрасный собеседник» (VII. 59). По сравнению с пиром у 
Зоила, отвратительные подробности которого противно переводить (Mart. III. 82), 
обед, с которого гости сбежали только потому, что хозяин стал читать свои стихи 
(III. 45), кажется верхом деликатности и благопристойности. В богатых и 
малокультурных слоях римского общества было немалое число и обжор, и пьяниц, и 
людей, для которых и смысл, и радости жизни были в еде. Галерею их можно начать 
с Горациева Катия, который излагал собеседнику кухонную премудрость, объявляя 
ее превосходящей учение Пифагора и Платона (Hor. sat. II. 4). Ее продолжат 
герои Ювенала: старый обжора, который сызмальства воспитал в сыне восторг перед 
«великим кухонным искусством» и только и выучил его находить трюфеля, готовить 
соус для шампиньонов и есть лесных жаворонков не иначе, как пропитав их этим 
соусом (Iuv. 14. 6-13); бездельник, не задумавшийся заплатить 6 тыс. сестерций 
за шестифунтовую краснобородку (4. 15-16); тонкий гастроном Монтан, который, 
взяв в рот устрицу, сразу мог определить, «где она родилась: под Цирцеями, у 
Лукринских скал или в водах Рутупии» (140—141); те гастрономы, которые «считали 
изысканным обед, где самое важное – не остроумная беседа, а дорогие и 
прихотливые кушанья», и выработали целый свод правил, как что есть: целиком, 
например, только жаворонков, у дичи и домашней откормленной птицы только гузку 
(Gell. XV. 8).
   Мы, однако, очень ошибемся, если, исключив бедное и трудовое население 
Италии – крестьян, мастеровых, мелких торговцев и служащих, сочтем огулом всех 
остальных гнусными чревоугодниками, которые, говоря словами Сенеки, «целиком 
предались желудку и главной заботой поставили себе, что съесть и что выпить» 
(ad Marc. 22. 2). Во-первых, все приведенные примеры взяты из столичной жизни – 
в маленьких глухих городках Италии жили, конечно, скромнее, а затем пиршества 
Зоила и Тримальхиона требовали не только богатства, но и соответствующего 
уровня нравственной и умственной культуры. Люди такого уровня встречались и при 
императорском дворе, и среди отпущенников, дорвавшихся, наконец, до раздолья 
свободной жизни, и среди тех богатых и праздных слоев, которые «проводили ночи 
в разврате, дни тратили на сон или на игру в кости и почитали счастьем не 
видеть ни восхода, ни захода солнца» (Col. I, praef. 16; ср. Sen. epist. 122. 
2). Большинство людей – и людей состоятельных – жили без гастрономических 
восторгов и простую неприхотливую еду предпочитали всякой иной. Гораций, уже 
выбившийся из неизвестности, уже свой человек у Мецената, заказывает обед из 
порея, гороха и блинчиков (sat. I. 6. 115); позднее, богатым человеком, он 
мечтает о деревенских «божественных обедах», на которых подаются бобы и овощи с 
салом (sat. II. 6. 63-65). "Если у тебя дымится в красной миске бобовая каша 
(та самая conchis, о которой уже была речь, – М.С.), ты можешь часто отвечать 
отказом, когда тебя приглашают на изысканные обеды", – писал Марциал (XIII. 7), 
а надо сказать, он был любителем покушать. И, однако, перечисляя то, что 
«делает жизнь счастливой», он среди прочих условий упоминает «стол без выдумок» 
(sine arte mensa).
   Даже по римским понятиям он был человеком небедным. Вот классическое 
описание обычного обеда людей среднего достатка (V. 78): салат, порей и соленая 
рыба с яйцами в качестве закуски; затем капуста, «белоснежная каша» из полбяной 
крупы с колбасками и «бледные бобы с красноватым салом», на десерт – изюм, 
груши и каштаны. Обед этот Марциал называет «бедным» (cenula parva), но тот 
званый пир, на который он пригласил шестерых друзей, не богаче: закуска из тех 
же овощей и ароматных трав, соленой рыбы и яиц; козленок, который попал на стол 
только потому, что его сильно помял волк; бобы с капустой; цыпленок и ветчина, 
которая появляется уже на третьей пирушке; в качестве десерта – сладкие яблоки 
(X. 48). А вот обед, которым Ювенал собирается угостить приятеля: «…с 
тибуртинского пастбища появится жирный козленок, лучший в стаде; он еще не 
щипал травы и не решался обкусывать веточки низенькой ивы; в нем больше молока, 
чем крови. Затем будет горная спаржа, которую, отложив веретено, собрала 
ключница; крупные яйца, еще теплые от мятого сена, в котором они лежали; курица,
 их снесшая; виноград – такой, какой висел на лозах; груши из Сигнии и свежие 
благоуханные яблоки, которые не уступят пиценским» (II. 65-74). Плиний Младший, 
один из богатейших людей своего времени, приглашал приятеля к обеду, 
состоявшему из кочанного салата, свеклы, горлянки и лука. Добавлением служила 
скромная каша из полбяной крупы, ракушки и яйца (epist. I. 15). Тут есть, 
конечно, некоторая доля кокетства – Плиний без него редко обходился, но что 
обеды его роскошью не отличались, об этом красноречиво свидетельствует то 
обстоятельство, что ему можно было послать в подарок такую простую еду, как 
курица (VII. 21. 4). Прелесть обедов у Траяна в Центумцеллах (теперь Чивита 
Векия) составляли музыка, чтение вслух и «приятнейшая беседа» (Pl. epist. VI. 
31. 13).
   Что касается пищи бедного городского населения, то в основном, так же как у 
крестьян и рабов, это были хлеб и овощи. Плиний называл огород «рынком бедняка» 
(XIX. 52). Ремесленники ели бобы, добавляя к ним капусту и свеклу (Mart. X. 48. 
16; XIII. 13), которую Персий так и называл «плебейским овощем» (3. 114). 
Дерзкие гуляки, обступившие бедняка, который темной ночью возвращался