молодцу, бесстрашные, буйные и задиристые) 
ему просто опасно. Поэтому, если какая-то овца скатывалась в пропасть, попадала 
в зубы волку или внезапно и стремительно околевала от непонятной болезни, лучше 
было принимать всерьез объяснения по поводу таких несчастных случаев и только 
умело и разумно ограничивать их число. Молоко с дальних пастбищ отправлять было 
некуда; перерабатывать его целиком на сыр не хватало рук, поэтому молока и 
творога пастухи ели вволю. Кроме того, они могли иногда ходить на охоту и были 
не из плохих охотников: вспомним того несчастного, который рогатиной убил 
огромного вепря и был осужден на смерть Л. Домицием Агенобарбом, тогдашним 
правителем Сицилии и одним из самых тупых римских администраторов, за то, что 
имел при себе «оружие» (Cic. in Verr. V. 3. 7).
   У писателей последующего времени мы встречаем только разрозненные, вскользь 
брошенные замечания о деревенской пище. Можно, однако, утверждать, что по 
составу своему – хлеб, овощи, бобовые, фрукты – она оставалась неизменной. 
Состав этот мог изменяться в худшую или лучшую сторону – вместо пшеничного 
хлеба иногда появлялся ячменный, ряд неурожайных лет вынуждал «прогонять голод 
лупином» (Col. II. 10. 1), среди фруктовых деревьев появлялся какой-нибудь 
новый сорт, – но все эти изменения и колебания не меняли ни общего 
вегетарианского характера еды, ни простоты ее приготовления, ни местных ее 
особенностей. Изменялась и усложнялась пища богатых и городских слоев.
   Во II в. до н.э. она еще проста: свидетели тому и Катон, и Луцилий, и 
старший их современник – Плавт. В одной из его комедий повар объясняет, почему 
его никто не нанял: он запрашивает дорого и запрашивает потому, что искусством 
своим отличается от остальных поваров, которые «превращают застольников в 
быков» – «подают на блюдах целые луга, только приправленные» (condita prata), и 
дальше следует описание этих «лугов»: капуста, свекла, чеснок, лебеда, кориандр,
 горчица, укроп, щавель – все, что мы встречали у бедняка Симила и у скромных 
хозяев из Приапей. Отличаются от их еды эти «луга» только дорогой к ним 
приправой: овощи поливают соком сильфия (Pseud. 810—820). Украшением парадного 
обеда служит свинина: ветчина, копченая лопатка, свиное вымя, вырезки (Curculio,
 324; Pseud. 166; Capt. 903; Menaech. 210—212) – любимое мясное блюдо древней 
Италии. Обычная же еда состоятельного человека тех времен мало чем отличалась 
от крестьянской: те же овощи, тот же хлеб, приправленный чесноком и луком. «От 
дыхания наших дедов и прадедов разило чесноком и луком, – писал Варрон, – но их 
дух был духом мужества и силы» (Men. Bim. XIX). Катон в молодости, по словам 
Плутарха (Cato mai, 3), ел вместе со своими рабами «тот же хлеб, что и они, и 
пил то же самое вино». Поведение это было, правда, не совсем обычным, так как 
вызвало изумление Валерия Флакка, но если хозяин и не садился за один стол со 
своими рабами, то кушанья готовились ему простые, без всяких гастрономических 
ухищрений.
   Для характеристики стола богатого человека тех времен очень интересны 
кулинарные рецепты Катона. Это почти все рецепты пирогов и печений, т. е. 
кушаний парадных. Для них берут пшеничную муку (чистую, просеянную), творог в 
большом количестве, скуповато – меду и жира и вовсе скупо – яйца: не больше 
одного. Припасы все своего деревенского происхождения; процесс изготовления 
всех блюд несложен и быстр: смешать, вымесить, раскатать листами или колобками, 
поставить на очаг или опустить в кипящий жир, потом смазать медом и посыпать 
маком – все; никаких особых сведений по кулинарии не требуется. Если все эти 
пироги, колобки, каши и запеканки, т. е. «сладкое», некое добавочное 
роскошество, так просто и скромно, то можно не сомневаться, что и основная еда 
будет простой и скромной.
   Последний век республики уже иной: исчезает старая простота; новому 
поколению, познакомившемуся с роскошью греческого Востока, родная старина 
кажется неуклюжей и грубой. Варрон ставит резкую грань между старым и новым, 
между прочим и в том, что касается еды: "…у наших предков было два вида 
птичников: внизу по двору бродили куры и доходом от них были яйца и цыплята, а 
высоко, в башнях или на крышах усадеб, жили голуби.
   Теперь птичники переменили имя: их зовут «ornithon»; нёбо хозяина требует 
лакомых кусков, и он строит для павлинов и дроздов помещения большие, чем были 
в старину, целые усадьбы. То же самое и в остальном: твой отец приносил с охоты 
в парке разве какого-нибудь зайчишку. И огораживали тогда маленький участок, а 
теперь для кабаньих и козьих стад обводят стеной множество югеров… рыбные садки 
были раньше только с пресной водой и держали там одних речных рыб. А теперь не 
встретишь ни одного вертопраха, который не сказал бы, что ему все едино, полон 
его пруд такой рыбой или лягушками" (r. r. III. 3. 6-9). И Варрон рассказывает 
о возникновении промышленного птицеводства, которое приносит огромные доходы, 
ибо «роскошество дошло до того, что в стенах Рима, можно сказать, только и 
знают, что пировать изо дня в день» (r. r. III. 2. 16). На одном из таких пиров 
оратор Гортенсий ошеломил сотрапезников, подав впервые на стол павлинов: это 
был обед, который он давал в честь его избрания авгуром своим новым коллегам по 
должности (r. r. III. 6. 6). По таким парадным обедам нельзя, конечно, судить о 
повседневной еде, но что она стала гораздо сложнее и роскошнее, чем в прошлом 
веке, это несомненно. То обстоятельство, что Аттик тратил в месяц на еду, 
включая расходы и на частые званые обеды, только 3 тыс. сестерций, казалось 
столь удивительным, что Корнелий Непот счел необходимым об этом упомянуть 
(Attic. 13), а Цицерон дразнил своего расчетливого друга тем, что у него в 
роскошной посуде подаются гостям скромные овощи (ad Attic. VI. 1. 13). Сам 
Цицерон называл себя «врагом дорогих обедов» (ad fam. IX. 23), но павлины (а 
это было очень дорогое блюдо) появлялись у него на столе неоднократно (ad fam. 
IX. 18. 3). Варрон в одной из своих сатир перечисляет тех заморских рыб и птиц, 
за которыми гоняются его современники: тут и дичь из Фригии, и с острова Мелоса,
 р