стяные пластинки. От этих деревянных частей ничего не 
уцелело, и Паскви восстановил их формы и размеры по костяным пластинкам разного 
вида и разной длины, которые во множестве найдены были в той же самой могиле. 
Панель была украшена, так же как и в нью-йоркском экземпляре, львиными мордами 
по концам; в середине находились бюсты крылатых женщин (A. Pasqui. Di un antico 
letto di osso scoperto in una tomba di Norcia. Monumenti antichi, 1892. V. I. С 
233—244, табл. I-II).].
   О том, что для облицовки кровати брали слоновую кость, черепаху, золото и 
серебро, мы узнаем из литературных источников. Ловкий раб, прислуживая за 
обедом, умел незаметно сдернуть с обеденного ложа один из тонких золотых 
листиков, которыми оно было обито (Mart. VIII. 33. 5). Калигула послал на казнь 
раба, который с ложа, выложенного серебром, сорвал серебряную пластинку (Suet. 
Cal. 32). Плиний говорит, что уже давно кровати для женщин сплошь покрывали 
серебром; но «Корнелий Непот передает, что до Сулловой победы в Риме было 
только два обеденных ложа, отделанных серебром» (XXXIII. 144 и 146).
   В ходу была и отделка кроватей фанерками из дерева. Плиний перечисляет ряд 
деревьев, из которых эти фанерки нарезали (XVI. 231), но так как в связи с 
кроватью упоминается только клен, то можно думать, что для фанеровки кроватей 
употребляли если не исключительно, то преимущественно это дерево. «С этого вот 
и начали деревья служить роскоши, – вздыхал Плиний, – дорогим деревом одевают, 
как корой, дешевое» (XVI. 232). Для фанерок шел клен той породы, которая росла 
в Истрии и Ретии; Плиний ставил его сразу вслед за драгоценным «цитрусом», так 
как клен этот тоже славился рисунком своей древесины: «волнистое расположение 
пятен» на нем напоминало павлиний хвост (XVI. 66), и кровати, оклеенные 
фанерками из этого дерева, назывались «павлиньими» (Mart. XIV. 85).
   С половины I в. до н.э. в моду стала входить облицовка черепахой. «Разрезать 
черепаховые щиты на пластинки и одевать ими кровати первый придумал Карвиллий 
Поллион, человек расточительный и богатый на выдумки, когда дело касалось 
роскошества» (Pl. IX. 39).
   Характерное для многих слоев римского общества того времени отсутствие вкуса,
 подмена простого и в своей простоте прекрасного обильной и не всегда 
гармоничной орнаментировкой, уважение не к вещи, а к ее стоимости, – все это на 
примере кроватей с черепаховой инкрустацией сказалось чрезвычайно ярко. Плиний, 
у которого возмущение современными ему нравами стало литературным приемом, 
начав с осуждения фанеровки деревом, так изображает порчу вкуса у своих 
современников: «…недавно в царствование Нерона дошли до чудовищной выдумки: 
уничтожать с помощью раскраски естественный вид черепахи и придавать ей 
сходство с деревом… весело бросать деньги на забаву и забавляться двойной 
игрой: во второй раз смешивать и искажать то, что искажено самой природой» (XVI.
 232—233; IX. 139).
   Мы не знаем, в какой цене стояли кровати и какие из них были дороже и какие 
дешевле, но что такая мебель была доступна только богатым людям, это очевидно. 
И застилали такую кровать тканями тоже роскошными и дорогими.
   На ременный переплет клали прежде всего матрас, набитый хорошей, специально 
для набивки тюфяков обработанной шерстью. Изготовлением ее славились левконы, 
галльское племя, жившее в теперешней Бельгии. Марциал внес подушки, набитые 
левконской шерстью, в число предметов роскоши (XI. 56. 9) и советовал 
предпочитать перине левконский тюфяк (XIV. 159). Перины упоминаются у Плиния 
(XVI. 158); Марциал уверяет, что лихорадка не хочет покинуть Летина, потому что 
ей «хорошо живется с ним» и удобно спится на его роскошной пурпуровой перине 
(XII. 17. 8). Морфей у Овидия спит на перине (met. XI. 610). Набивкой для 
подушек служила или шерсть, – «видишь, сколько подушек? И в каждой шерсть 
окрашена в пурпурный или фиолетовый цвет!» – восхищался один из гостей 
Тримальхиона (Petr. 38), – или перья, и особенно гусиный пух, который вошел в 
употребление в начале империи. «До того дошла изнеженность, – сетовал Плиний, – 
что даже у мужчин их затылок не может обойтись без пуховой подушки». Очень 
ценился пух германских гусей (фунт его – 327 г – стоил 20 сестерций); Плиний во 
время своего пребывания в Германии был очевидцем, как префекты вспомогательных 
войск снимали с караульной службы целые когорты и отправляли их на охоту за 
гусями (X. 54). Наволоки делали полотняные – очень любили полотно, вытканное 
кадурками (галльское племя, жившее в Аквитании; Pl. XIX. 13), и шелковые: 
влюбленный юноша мечется без сна на пестрых шелковых подушках (Prop. I. 14), а 
у старухи, желающей пленить поэта, сочинения философов-стоиков разбросаны среди 
шелковых подушек (Hor. epod. VIII. 15-16).
   Подстилка, которой застилали тюфяк, и одеяла (stragulae vestes) были вещами 
и дорогими, и роскошными. Цицерон, перечисляя богатства Суллова наперсника 
Хрисогона, помещает эти постельные принадлежности в один ряд с картинами, 
статуями и посудой чеканного серебра (pro Rocc. Amer. 46. 133). Зоил, 
разбогатевший отпущенник, при воспоминании о котором у Марциала неизменно 
разливалась желчь, заболел лихорадкой: просто ему хочется показать свое 
ярко-красное дорогое одеяло, тюфяк и подушки с пурпурными наволоками из 
Антинополя (Mart. II. 16); бедняга-муж, которого знобит от спящей рядом 
старухи-жены, напрасно натягивает на себя толстое ворсистое одеяло, сверкающее 
белизной на пурпурном ковре, которым застлана кровать (Mart. XIV. 147). Иногда 
на кровать кладут lodices – двойное покрывало, одну половину которого постилают 
вниз, а другой покрываются (Mart. XIV. 148). Бывали одеяла, сшитые из кротовых 
шкурок. Они тоже вызывали негодование Плиния: «Даже страх нарушить религиозные 
предписания не удерживает изнеженных любителей роскоши от животных зловещих!» 
(VIII. 226). Ко времени Марциала вавилонские одеяла с вышивками уступили место 
египетским, затканным пестрыми узорами (Mart. XIV. 150).
   В Берлинском музее хранилась небольшая терракотовая статуэтка: на ложе со 
спинкой и