ское общество относилось к 
отпущенникам, как к целому сословию, с брезгливым высокомерием, как к существам 
иной, низшей породы. Отпущенники это мучительно ощущают; рабское происхождение 
ежеминутно пригибает их книзу, и от него никуда не деться, никуда не 
спрятаться: оно кричит о себе самым именем отпущенника. Патрон дает ему свое 
собственное и родовое имя; личное имя отпущенника превращается в прозвище 
«cognomen». Официальное имя Тирона было Marcus Tullius Marci libertus 
(последние два слова обычно в сокращении M. l.) Tiro [202 - Иногда в имени 
отпущенника упоминается имя его первого хозяина, от которого он попал к другому,
 его освободившему. Так, t. flavius aug. lib. phoebus othonianus был рабом 
Отона и вместе со всем его имуществом перешел во владение Веспасиана, от 
которого и получил свободу (cil. xiv. 2060); carpus aug. lib. pallantianus 
принадлежал раньше Палланту (ils. 3896). Так как у женщин не было praenomen, то 
в имени отпущенного пол его хозяйки обозначался двумя способами: либо mul. lib. 
(«отпущенник женщины»), либо по-другому (гораздо чаще): gaius, одно из наиболее 
частых римских собственных имен, было изменено в женском роде – gaia и стало 
обычным обозначением женщины в эпиграфике. Но так как g. l. могло означать и 
«отпущенник Гая», и «отпущенник Гайи», то в последнем случае букву c 
переворачивали: sex. fonteiusLib. Trophimus (ILS. 3308). Это означало: «Секст 
Трофим, отпущенник Фонтеи». Могли быть и другие случаи: раб, отпущенный по 
fideicommissum завещания, мог взять собственное имя того, кто его освободил в 
действительности, и родовое того, чьей посмертной просьбе он был обязан 
свободой. Когда Аттик освободил Дионисия, он дал ему свое родовое имя Помпоний, 
но назвал Марком в честь Цицерона. Т. Цецилий Евтихид, другой отпущенник Аттика,
 получил родовое имя по имени дяди Аттика.]. Отпущенник не может указать имени 
своего отца – это привилегия свободного человека, – не может назвать своей 
трибы – он не принадлежит ни к одной. В официальных надписях и документах его 
имя всегда связано с именем патрона, и дружеская рука старается если возможно, 
не запятнать хотя бы надгробия этими предательскими буквами: M. l., C. l.
   От прошлого, однако, не уйдешь: его нынешнее «cognomen» – это то настоящее 
имя, под которым его знает все окружение; чаще всего оно греческое, а если 
латинское, то обычно это перевод его греческого имени. Как бедняга старается от 
него отделаться! Марциал ядовито издевался над каким-то Циннамом, переделавшим 
свое, явно греческое имя на латинское «Цинна». «Разве это не варваризм, Цинна? 
– деловито осведомляется он у своей жертвы. – Ведь на таком же основании тебя 
следовало бы, зовись ты раньше Фурием, называть Фуром» (fur – «вор»; Mart. VI. 
17). Один из грамматиков, упомянутых у Светония (de gramm. 18), превратил себя 
из Пасикла в Пансу: претензии обоих – и крупного грамматика, и неизвестного 
Циннама – могли удовлетвориться только аристократическими именами.
   Но и скромный ремесленник-отпущенник мечтает, как бы избавиться от этого 
вечного напоминания о том, что он бывший раб; ему так хочется, чтобы хоть на 
его детях не лежало этого пятна, чтобы они чувствовали себя римлянами, равными 
среди равных. Пусть уж его имя остается, каким есть, но сын его будет 
называться чисто римским именем: и вот Филодокс оказывается отцом Прокула, а у 
Евтиха сын Максим. В третьем поколении не останется и следа рабского корня.
   Говоря об отношении к отпущенникам, надо проводить границу, во-первых, между 
Италией и Римом и, во-вторых, между тысячами тысяч скромных незаметных 
отпущенников-ремесленников и теми не очень многочисленными, но очень приметными 
фигурами, которые толпой стояли у трона и которым удавалось собрать сказочное 
богатство. Литература занималась преимущественно последними, на них негодовала, 
издевалась и хохотала преимущественно над ними.
   Огромные богатства отпущенников [203 - Оно вошло в поговорку: libertinas 
opes (mart. v. 13. 6). Состояние Деметрия, Помпеева отпущенника, равнялось 4000 
талантов (plut. pomp. 2); Г. Цецилий Исидор оставил (10 г. до н.э.) 4116 рабов, 
3600 волов и 257 тыс. мелкого скота (pl. xxxiii. 135). «Имущество и душа 
отпущенника», – писал Сенека (epist. 27. 5). См. описание бань Клавдия Этруска, 
сына Тибериева отпущенника (mart. vi. 42). Тримальхион изображен у Петрония 
колоссально богатым человеком. Номий, отпущенник Тиберия, мог приобрести стол, 
стоивший миллион. Паллант и Нарцисс обладали многомиллионными состояниями. У 
Каллиста триклиний был украшен тридцатью колоннами из восточного алебастра. 
Плиний пишет, что два поколения назад четырех таких колонн было бы достаточно 
для украшения целого театра (xxxvi. 60).] кололи глаза многотысячному слою 
римского общества, которое было бедным или казалось таким себе и окружающим. 
Когда свободнорожденный бедняк, у которого тога светилась, а в башмаках хлюпала 
вода, видел, как бывший клейменый раб сидит в первом ряду театра, одетый в 
белоснежную тогу и лацерну тирийского пурпура, сверкая на весь театр 
драгоценными камнями и благоухая ароматами, в нем начинало клокотать 
негодование (Mart. II. 29). Оставалось утешать себя преимуществами своего 
свободного рождения: «…пусть, Зоил, тебе будет дано право хоть семерых детей; 
никто не сможет дать тебе ни матери, ни отца" (Mart. XI. 12); в день рождения 
Диодора у него за столом возлежит сенат, даже всадники не удостоены 
приглашением, "и все же никто, Диодор, не считает тебя „рожденным“», т. е. 
имеющим определенного, законного отца (Mart. X. 27) [204 - Раб может оказаться 
сыном любого раба, любого случайного человека. Если он был разлучен в раннем 
возрасте с матерью, то он не знает и своей матери. Интересно, что в Англии 
первой половины xix в. человек без роду и племени считал, как считали и кругом, 
что на нем лежит несмываемое пятно (см. историю мисс Уэйд в романе Диккенса 
«Крошка Доррит»).]. Раздражало отсутствие вкуса и хвастливая наглость, с 
которыми это богатство выставлялось напоказ. Кольцо Зоила, в которое вделан 
целый фунт изумрудов, г