раздо больше подошло бы ему для колодок: «такая тяжесть 
не годится для рук» (Mart. XI. 37; ср. III. 29). Поведение свободнорожденного и 
отпущенника совершенно различно в силу их разного душевного склада. «Ты все 
время требуешь от меня клиентских услуг, – обращается Марциал в своему патрону, 
– я не иду, а посылаю тебе моего отпущенника». – «Это не одно и то же», – 
говоришь ты. "Гораздо большее, докажу я тебе. Я едва поспеваю за твоими 
носилками, он их понесет. Ты попадешь в толпу – он всех растолкает локтями; я и 
слаб, и воспитан (в подлиннике непередаваемое выражение: «у меня благородный, 
свободнорожденный бок». – М. С.). Ты что-нибудь станешь рассказывать – я 
промолчу, он трижды прорычит: «великолепно». Завяжется ссора – он станет 
ругаться во весь голос; мне совестно произносить крепкие словца" (III. 46). 
Отпущенник груб, невоспитан, льстив. Десятки лет, проведенные в рабстве, не 
могли не наложить на него своей печати, и печать эта не могла исчезнуть вмиг, 
от одного прикосновения преторской палочки. Как это обычно водится, Марциал, 
гнусно лебезивший перед Домицианом, возмущался невинной лестью своего 
отпущенника и считал, что он, свободный от рождения, и его бывший раб разделены 
пропастью.
   Нельзя утверждать, однако, что римское общество в своем отношении к 
отпущенникам было совершенно не право. В душе «вчерашнего раба» могли таиться 
возможности страшные. И если он оказывался силен, богат и влиятелен, если тем 
более он находился у трона и был в чести у императора, то он мог стать грозной 
и разрушительной силой. Вырвавшись на свободу, дорвавшись до богатства и власти,
 он уже не знает удержу своим страстям и желаниям; его несет волной этого 
нежданного, негаданного счастья, подхватывает ветром захлестывающей удачи. Он 
утверждает свое «сегодня» отрицанием своего «вчера»; он заставляет себя 
поверить в этот настоящий день, выворачивая прошлое наизнанку: прежде он не 
доедал, не досыпал, валялся, где придется, как бездомная собака, – теперь он не 
знает предела своим гастрономическим выдумкам, своим прихотям и капризам; он 
хорошо знал, что значит хозяйский окрик и хозяйская плетка, – пусть теперь 
другие узнают, что значит его окрик и его плетка; он видел вокруг себя произвол,
 часто грубый и бессмысленный, – теперь его воля будет законом. Прежняя жизнь 
не воспитала в нем ни любви, ни уважения к кому бы то ни было и к чему бы то ни 
было: он живет сейчас собой, для себя, ради себя. Удовольствие и выгода – вот 
рычаги, которые движут всей его жизнью; ради них он пойдет на преступление, 
заломит взятку, предаст, убьет, разорит. Отпущенники, которые по воле 
императоров становились у кормила правления, были сущим бичом для тех, кому 
приходилось испытать на себе их власть. «Царскими правами он пользовался в духе 
раба (servili ingenio) со всей свирепостью и страстью к наслаждениям» – эти 
слова Тацита, которыми он характеризовал деятельность Феликса, Клавдиева 
отпущенника, управлявшего одно время Иудеей (Tac. hist. V. 9), хорошо подошли 
бы mutatis mutandis ко многим отпущенникам. Адриан, отстранивший их от всех 
важных государственных постов, не без основания обвинял отпущенников в 
бедствиях и преступлениях прежних царствований; он глядел в корень вещей: 
отпущенник мог быть подданным, но далеко не всегда становился гражданином [205 
- Следует сказать еще несколько слов об императорских отпущенниках, которые 
почти в течение всего первого века занимали крупные государственные посты: a 
rationibus, a libellis и ab epistulis.Человек, занимающий должность a 
rationibus, – это, говоря современным языком, министр финансов. В его руках 
находится управление фиском, он ведает доходами со всех императорских провинций,
 контролирует расходы по армии и флоту, по снабжению Рима хлебом, по постройкам 
публичных сооружений и по ремонту их, по управлению Римом, Италией и 
императорскими провинциями. Стаций в стихотворении, посвященном памяти Клавдия 
Этруска, который был a rationibus при Флавиях (Silvae, III. 3. 85-108), так 
характеризует его деятельность: «Ты управляешь достоянием нашего священного 
владыки. В твоем ведении богатства, которые посылают все народы, и подати, 
которые платит обширный мир: слитки золота из рудников Испании; сверкающий 
металл с холмов Далмации; все, что снято с полей Африки и вымолочено на токах у 
знойного Нила или собрано водолазами в глубинах восточных морей; тучные стада у 
спартанского Галеза [Тарент], прозрачный хрусталь, дубовое дерево из Массилии и 
слоновая кость из Индии. На тебе одном лежит управление всем, что сметают в 
наши сундуки Борей, грозный Евр и Австр, нагоняющий тучи. Легче пересчитать 
листья в лесу и капли зимних ливней, чем нести твою работу. Ты быстро 
подсчитываешь, какие суммы требуются для римских войск, стоящих под разным 
небом; какие нужны для наших триб и храмов, для углубления рек, для плотин, 
ограждающих от наводнений; для дорог, протянувшихся длинной цепью. Ты думаешь о 
том, сколько золота должно сверкать в обширных подвалах нашего повелителя; 
сколько кусков руды должно быть переплавлено на статуи богов и сколько металла 
громко зазвенит, приняв чеканку италийской монеты. Тебе редко удается 
отдохнуть; твое сердце закрыто для удовольствий; твоя пища скудна, и никогда 
глоток вина не ослабляет твоего усердия».Должность a libellis не имела такого 
государственного значения и такого размаха. Libellus – это прошение, которое 
автор вручает лично адресату или его представителю. Прошение содержит обычно 
просьбу к императору о признании таких-то и таких-то прав, о предоставлении 
должности или жалобу на действия его чиновников (так, колоны Буранитанского 
имения жаловались Коммоду на притеснения арендатора, стакнувшегося с 
прокуратором). A libellis, получив такое прошение, составлял на основании его 
краткую докладную записку, в которой излагалась суть дела, и шел с докладом к 
императору, сообщая устно или в докладе о предшествующих случаях и других 
обстоятельствах, которые могли пролить свет и на данный случай и облегчить 
решение. Император диктовал свою резолюцию, которая писалась тут же на прошении 
(subscriptio), к резолюции прикладывалась императорская печать, и прошение уже 
с ответом императора вручалось подателю.Се