ал право отпуска на волю, но отнюдь его не 
уничтожал. По этому же закону недействительным признавался отпуск рабов, 
произведенный должником с целью обойти своего кредитора и ничего ему не 
заплатить. Если, однако, хозяин, умирая несостоятельным должником, освобождал 
по завещанию своего раба и делал его своим единственным наследником, этот 
отпуск считался законным и действительным. Август, естественно, заботился о 
хозяевах-рабовладельцах, но справедливая оценка его законодательства в той 
части, которая касается отпущенников, вынуждает признать, что он им 
покровительствовал и принял ряд мер к улучшению их участи. Той же политики 
придерживаются и все императоры в дальнейшем.
   Это было разумно и государственно необходимо. На опыте гражданской войны и 
страшной разрухи последних десятилетий республики Август мог со всей яркостью 
увидеть, какую грозную силу представляли рабы. Аллея крестов, которую Красс 
когда-то поставил от Капуи до Рима, не сломала духа той ярости, которая кипела 
в сердцах рабов и только искала удобного случая, чтобы обрушиться на господ. 
Был единственный способ утишить эту ярость – дать рабу свободу. В тот момент, 
когда преторский ликтор касался своей магической палочкой раба, совершалось 
действительно чудо – между отпущенником и его вчерашними друзьями по рабству 
разверзалась пропасть. Перед отпущенником открывается новая жизнь, жизнь 
свободного человека с ее возможностями и задачами; он должен как-то устроиться 
в этой жизни, подумать о будущности своих детей, о своих внуках, с которых 
пятно рабского происхождения будет начисто стерто. Он свободный человек. Что 
может его связывать с этой рабской толпой? Какие у него общие интересы с ней? 
Отпущенник, примкнувший к рабскому восстанию или к шайке какого-нибудь 
авантюриста, – это нечто немыслимое. Отпуск рабов на волю сохранял для Римского 
государства сотни и сотни тысяч энергичных, дееспособных, часто талантливых 
людей, вырывал у них в то же время жало ненависти, страшной для общества и 
государства. Как предохранительный клапан не позволяет перегреться котлу, 
выпуская излишнее количество паров, так институт отпущенников не позволял 
«перегреваться» рабской массе, ежедневно выводя из нее обычно наиболее сильных 
и даровитых и потому наиболее страшных ее представителей. Не представляя себе 
возможности иного государства, кроме рабовладельческого, империя постаралась 
ослабить те опасности, которые с этим рабовладением были связаны.
   Август относился к отпущенникам так, как относилось к ним, в большинстве 
своем, римское общество: с некоторым презрением и без симпатии; в своей частной 
жизни он всегда держал их на расстоянии. Тем больше уважения внушает тот 
государственный такт, та интересами государства предписанная благожелательность 
к ним, которыми проникнуты его законы об этих людях. И дальнейшее 
законодательство строго блюдет, словно завет основоположника империи, этот дух 
благожелательности.
   Первым по времени законом Августа об отпущенниках был lex Iunia, который 
Дефф весьма убедительно относит к 17 г. до н.э. [193 - См.: A. M. Duff. 
Freedmen in the early Roman Empire. Oxford, 1928 C. 210—214.]. Чтобы понять его 
значение, надо несколько вернуться назад и вспомнить об отпуске в форме 
manumissio minus iusta.
   Дело в том, что такой отпуск и был отпуском на волю, и не был им. Цицерон в 
43 г. писал, что если раб не внесен в цензорские списки, не освобожден 
«палочкой» или по завещанию, то он не считается свободным (Top. 2). У хозяина 
всегда оставалась возможность раскаяться в своем великодушии и объявить 
«освобожденному», что на самом деле он как был рабом, так и остается им. 
Обиженный имел право жаловаться претору, но, во-первых у претора, по 
справедливому замечанию Деффа, могли быть причины, побуждавшие его оказать 
любезность хозяину и стать на его сторону, а во-вторых, многие ли рабы 
разбирались в римском праве и знали, что они могут искать защиты у претора? 
Юниев закон объявлял всякую manumissio minus iusta законной и необратимой: раб, 
освобожденный без всяких формальностей только «в присутствии друзей», был 
свободен, и отобрать от него эту свободу было нельзя.
   Дефф считает этот закон также ограничительным: прежде чем отпустить раба, 
хозяину следовало вспомнить, что сделанное будет бесповоротным, и задуматься, 
стоит ли решаться на этот акт великодушия. Вряд ли это так. Если хозяин 
освобождал своего раба спьяна, то тут Юниев закон, конечно, не был преградой; 
если он желал блеснуть своей добротой и человечностью перед гостями, то желание 
это могло пересилить все практические соображения. Да, кроме того, хозяин и не 
всегда оставался в накладе [194 - Была еще одна группа отпущенников, занимавшая 
среди них самое последнее место, так называемые dediticii – «сдавшиеся» (lex 
aelia sentia, 4 г. н.э.). Рабы, осужденные за какое-либо преступление, 
закованные в наказание хозяевами или сосланные на мельницу, получая 
освобождение, становились dediticii, и положение их приравнивалось к положению 
народа, побежденного и сдавшегося на милость победителя. Они не были римскими 
гражданами, не могли делать завещания и получать наследство и им запрещалось 
жить в Риме: они могли селиться не ближе ста миль от города. Если они нарушали 
это постановление, их продавали в рабство, и они не могли больше надеяться на 
освобождение. Что касается имущества, оставшегося после их смерти, то если раб 
был освобожден «домашним способом», то патрон мог распорядиться им целиком по 
своему желанию; если он был освобожден с соблюдением всех формальностей, то 
патрон имел в его имуществе такую же долю, как в имуществе отпущенников – 
римских граждан. Число, таких отпущенников было всегда невелико.].
   Рабы, освобожденные путем manumissio minus iusta, получали не права римского 
гражданина, а те, которыми пользовались латинские колонисты – их так и называли 
– latini Iuniani. Закон Элия Сентия присоединил к ним еще одну категорию рабов 
– тех, которые были осв