ранил эту привилегию на тех отпущенниц, которые вкладывали свои деньги 
в снабжение зерном римского рынка.
   Пекулий раба, который после его смерти переходил к хозяину, только в 
исключительных случаях доходил до 100 тыс. сестерций; отпущенник, по-видимому, 
часто составлял себе стотысячное состояние: это обычная средняя сумма, которая 
законом и принималась в расчет. Получить 50 тыс. сестерций или даже 33 тыс., не 
шевельнув для этого пальцем, это был, конечно, очень удобный и легкий способ 
обогащения. Можно смело сказать, что, отпуская раба на волю, хозяин приобретал 
больше, чем терял. Кроме этих, законом признанных способов обогащения за счет 
отпущенника, были другие, законом не упомянутые и бывшие в ходу у 
беззастенчивых хозяев времен республики: можно было при отпуске заставить 
отпущенника обещать патрону такую сумму денег, которую, было ясно, он никогда 
не сможет выплатить [191 - При империи такие обязательства считались не 
имеющими силы.]; можно было вынудить у него клятву на всю жизнь остаться 
холостяком. В обоих случаях состояние отпущенника целиком переходило к патрону, 
который, таким образом, на отпуске раба только выгадывал.
   Августа принято считать убежденным врагом отпуска на волю и в доказательство 
этого приводить два его закона, которые этот отпуск ограничивали: lex Fufia 
Caninia от 2 г. до н.э. и lex Aelia Sentia от 4 г. н.э. Рассмотрим их 
последовательно.
   Lex Fufia Caninia устанавливал пропорцию, в которой хозяин мог отпускать 
рабов по завещанию: если их у него было от двух до десяти, он имел право 
освободить половину; если от десяти до тридцати – то одну треть. В домах, 
располагавших количеством рабов от тридцати до сотни, можно было дать отпускную 
только одной четверти этого состава; если это число колебалось между сотней и 
пятьюстами, то отпустить можно было только одну пятую; больше ста рабов 
отпускать на волю вообще не разрешалось.
   Рассматривая этот закон как ограничительную меру, упускают из виду, что 
ограничения эти касались только одного вида отпуска – отпуска по завещанию, а 
не отпуска вообще. Дело было, следовательно, в каких-то особых причинах, особых 
побуждениях, диктующих эту форму отпуска, и закон стремился ослабить силу 
именно их. Что характерного было в этих побуждениях и что 
противогосударственного и противообщественного усмотрел в них Август?
   Дионисий Галикарнасский отметил, что посмертный отпуск рабов огулом часто 
объяснялся голым тщеславием: блеснуть особой пышностью похорон, поразить 
собравшихся видом нескольких сот отпущенников, оплакивающих своего патрона – 
это было в чисто римском вкусе. Отпуск рабов по завещанию бывал актом 
совершенно бездумным. Кончая свои счеты с жизнью, освобожденный от всяких 
обязательств по отношению к своим отпущенникам, без размышлений о том, чем эти 
люди станут на свободе, и без страха перед тем, что они могут натворить, хозяин 
вписывал в свое завещание одно имя за другим с пометкой – «да будет свободен». 
Эта широкая щедрость ложилась тяжким бременем прежде всего на плечи наследника. 
Представим себе конкретный случай отпуска на волю всей сотни рабов, из которых 
три четверти стоят каждый по 800 сестерций, а остальные – каждый по 2 тыс. 
Наследник обязан уплатить за каждого vicesima libertatis – налог, взимаемый при 
отпуске раба, в размере 5% его стоимости, т. е. всего 5500 сестерций. Кроме 
того, он должен обеспечить каждому из этой сотни на первых шагах его 
самостоятельной жизни возможность как-то устроиться. Он должен приобрести новых 
рабов хотя бы и в меньшем количестве, чтобы вести хозяйство дальше, Lex Fufia 
Caninia в первую очередь оберегал интересы наследника, которыми пренебрег 
завещатель. Далее, ограничивая число отпускаемых, этот закон заставлял выбирать 
среди рабов тех, кто был наиболее достоин свободы; если в это число и попадали 
те, кого безопаснее было бы держать под замком и в оковах, то во всяком случае 
их было меньше, и они не оказывались обязательно в числе отпущенников, как это 
случалось при огульном отпуске на волю. Lex Fufia Caninia ограничивал 
манумиссии только в одном случае и был внушен вниманием к правам 
наследника-рабовладельца и тревогой за безопасность и спокойствие государства.
   Второй закон, lex Aelia Sentia, был также законом ограничительным: юноше, 
который не достиг еще двадцатилетнего возраста, разрешалось отпустить раба 
только в том случае, если причины, побуждавшие его к этому отпуску, были 
одобрены специальной комиссией, состоявшей из пяти сенаторов и пяти всадников 
(в провинциях эта комиссия должна была состоять из двадцати римских граждан). 
Закон был продиктован вполне "основательными соображениями: юнец, не имевший 
никакого жизненного опыта, не способный еще как следует разбираться в людях, 
естественно оказывался игрушкой в руках умного и хитрого раба, который обводил 
хозяина вокруг пальца и добивался всего, чего хотел. Юному хозяину не 
отказывалось в праве отпустить тех рабов, с которыми он был связан 
«справедливой приязнью» (Dig. XL. II. 16): если он замыслил освободить свою 
кормилицу, педагога, учителя, препятствий к этому комиссия не чинила. Если 
юноша получал по завещанию наследство и завещатель выражал в форме 
fideicommissa свое желание, чтобы такой-то и такой-то рабы были освобождены, 
комиссия утверждала наследника в решении выполнить это желание умершего. Больше 
того, если юноша хотел освободить рабыню, чтобы жениться на ней, разрешение на 
отпуск давалось беспрепятственно [192 - Немедленно давалось разрешение тому, 
кто желал освободить своих родных. Это относилось к отпущенникам, родные 
которых находились еще в рабстве. Могло случиться так: члены одной семьи были 
рабами в одном доме; хозяин, умирая, освободил только одного человека из этой 
семьи, еще юношу, и оставил его своим наследником; отец и мать, братья и сестры 
оказывались рабами своего сына и брата. Такой случай представлял собой нечто 
совершенно ненормальное, и желание свободного юноши освободить родных было 
рассматриваемо, конечно, как вполне законное.]. Таким образом, и lex Aelia 
Sentia только разумно ограничи