нщине, – бедный, ограбленный людьми 
человек ни о чем больше не мечтал. Если он попадался на какой-нибудь не очень 
невинной проделке, вроде подливания воды вместо отпитого вина или на краже 
нескольких сестерций, и извернуться никак не удавалось, он мужественно терпел 
побои: неприятностей в жизни не избежать, и умение жить заключается в том, 
чтобы проскользнуть между ними, не очень ободрав себе кожу. Комедия любила 
выводить таких рабов; Плавт без них почти не обходится.
   Раб отомстил хозяину, и рабские восстания были, пожалуй, наименее страшной 
формой этой мести. Его жизнь была обезображена – он сделал безобразной жизнь 
хозяина; его душа была искалечена – он искалечил хозяйскую. С детских лет 
хозяин привык, что его желаниям нет преграды и все его поступки встречаются 
только одобрением – контроль над собой утрачивается, голос совести замолкает. В 
его власти находится толпа этих бесправных, безгласных людей, он может делать с 
ними все, что хочет, – и страшные темные инстинкты, живущие в его душе, 
вырываются на волю: он наслаждается чужими страданиями, и в атмосфере, которая 
не отравлена жестокостью и произволом, ему уже нечем дышать. Он презирает рабов,
 и уважение к человеку и к самому себе незаметно умирает в его душе; в ней, как 
в зеркале, отражается «рабская душа»; хозяин становится двойником своего раба: 
он пресмыкается и лжет, он дрожит за свою жизнь и свою судьбу, он труслив и 
нагл. Сенатор ведет себя с Калигулой или Нероном, а свободный клиент со своим 
патроном ничуть не лучше, чем ведет себя с господами их самый подлый раб.
   Нельзя было не видеть этого растлевающего влияния рабской среды. Квинтилиан, 
умный, прекрасный педагог, предупреждал родителей об опасности для детей 
«общения с дурными рабами» (I. 2. 4); Тацит считал главной причиной падения 
нравов то обстоятельство, что воспитание детей его современники поручают рабам, 
и ребенок проводит свое время в их обществе (dial. 29).
   Была, однако, еще категория рабов, которых хозяева в слепоте своего 
рабовладельческого мировоззрения считали добрыми и верными рабами. Люди эти 
были наделены большой долей здравого смысла, считали, что плетью обуха не 
перешибешь и не мечтали о царстве справедливости. В них не было героической 
закваски их неукротимых товарищей, которые с голыми руками кидались на штурм 
страшного римского государства. Они думали о себе, устраивали свою судьбу, 
мечтали о свободе для себя и считали, что дорогу к ней они скорее всего пробьют 
работой. Им претили окольные пути угодничества и низости, которыми в рабской 
среде шли многие. Это были порядочные люди и добросовестные работники, которые 
часто вкладывали в работу пыл творческого вдохновения. Эти безыменные атланты, 
и в рабском состоянии, и став свободными, держали на своих крепких плечах всю 
хозяйственную жизнь Рима. Слова Гомера «раб нерадив» к ним не приложимы. Мы 
видели, какое количество специалистов насчитывало в Риме «водное ведомство» 
(рабы – сплошь). Эти люди, от усердия и внимания которых зависела жизнь 
громадного города, не заслуживают имени «нерадивых», равно как и пожарники 
(отпущенники, т. е. вчерашние рабы), ревностно несшие тяжкую и неблагодарную 
службу. Рабы строили дома и базилики, водопроводы и храмы, остатки которых до 
сих пор вызывают изумление и восторг. Форум Траяна создал не один Аполлодор: 
если бы в его распоряжении не было тысяч рабских прилежных и умных рук, его 
замысел никогда бы не осуществился. Италийский плодовый сад насчитывает в своем 
ассортименте десятки великолепных сортов. Кто их вывел? раб-садовник. Кто 
создал превосходную апулийскую породу овец, реатинских ослов, за которых 
платили десятки тысяч сестерций, прекрасных рысистых лошадей? Кто вел в глуши 
отдаленных пастбищ эту терпеливую работу скрещивания, наблюдения, выращивания 
молодняка? раб-пастух. Не были «нерадивыми» мастера, которые создали легкие 
помпейские столики, умело разбросали прелестный орнамент по широкому полю 
картибула, потрудились над деревянным сундуком или бронзовой жаровней, 
превращая скромную утварь в подлинное произведение искусства. С почтительным 
восторгом относимся мы к Спартаку и его товарищам, но и об этих незаметных, 
забытых тружениках думаешь с любовью и уважением.
   Человеческая жизнь и человеческие отношения очень сложны и многосторонни; 
они не застывают в единой, единообразной форме. Облик их меняется; идут годы, с 
ними в жизнь вступает нечто новое; старое уходит вовсе или подвергается 
переработке, медленной вначале, может быть, едва заметной. Так было и в 
отношении к рабу, – наряду со старым пробиваются ростки нового. Римское 
законодательство признавало рабство узаконенным международным институтом (iure 
gentium) и тем не менее считало его противоестественным (contra naturam). 
Законодатели никогда не задумывались над тем, как согласовать это противоречие, 
но зато никогда не провозглашали того положения, которое Аристотель положил в 
основу своего учения о рабстве: существуют не только люди, но целые народы, 
которые по самой природе своей, по всему душевному складу (?????) предназначены 
к рабству и должны быть рабами. Для римского законодателя раб был движимым 
имуществом, вещью (res), но когда эта «вещь» получала свободу, она немедленно 
превращалась в человека и очень скоро в римского гражданина. На опыте 
повседневных встреч и ежедневного общения римлянин должен был признать, что эта 
«вещь» обладает свойствами, которые заставляют относиться к ней иначе, чем к 
ослу или собаке, и которые иногда таковы, что обладателя их никак уж не 
посчитаешь «вещью». Большинство выдающихся грамматиков, о которых рассказывает 
Светоний, были отпущенниками: этих рабов хозяева отпускали на свободу «за их 
дарования и образованность». Отпущенниками были Ливий Андроник, основоположник 
римской литературы, и Теренций, признанный мастер латинской комедии. «Вещь» 
ежеминутно могла обернуться человеком, и с этим нельзя было не считаться. Это 
пришлось признать самому Катону, а у него по отношению к рабам не было и 
проблеска человеческого чувства. Этот