женщины
После поражения при Каннах, критическое положение Рима заставило привлечь для 
удовлетворения государственных нужд средства частных лиц. Закон, предложенный 
трибуном Оппием, запретил всякой римской женщине иметь более полунции золота 
(13 1/2 граммов), носить материи, вышитые пурпуром или с пурпуровыми полосами, 
а также ездить в экипаже в окруженном стенами городе, в особенности в Риме и 
его окрестностях, на расстоянии 1 1/2 километров, за исключением дней 
праздников. Этот закон оставался в силе в течение двадцати лет, пока в 
консульство Катана трибуны не предложили его



72
 
уничтожить. Тит Ливий вкладывает в их уста при этом случае изящную и остроумную 
речь, которую мог бы, пожалуй, сказать трибун, принадлежащий ко двору Августа. 
Истинный же мотив уничтожения закона состоял в том, что все были расположены 
нарушать его. В те времена, когда отряды нумидийских всадников, высланные на 
рекогносцировку, появлялись у самых ворот Рима, матроны думали больше о молитве 
за своих мужей, братьев и сыновей, чем о нарядах. Ганнибал, бросающий с высоты 
Эсквилинского холма на город алчные и мстительные взгляды, был лучшей гарантией 
простоты их образа жизни. Но теперь, когда страх прошел, стали меньше думать о 
богах и гораздо больше о туалете, и когда поднялся вопрос об уничтожении закона 
Оппия, сбежалась целая толпа знатных матрон, которые наполнили Священную дорогу 
и прилегающие к ней улицы и площади; на форуме они кротко молили или громко 
требовали себе право наряжаться. Они шли на приступ закона с неменьшей 
стремительностью, чем их братья и мужья шли в эти времена на приступ 
македонских крепостей. Два трибуна, которые попробовали было противопоставить 
свое veto, на этот раз не осмелились упорствовать и заперлись в своих домах, 
где матроны держали их в осаде.
Катон был не из таких людей, которые прячутся; он был наделен всеми видами 
мужества: воинским мужеством, более редким мужеством гражданским и еще более 
редким мужеством супруга. И тем не менее, когда он шел в собрание, то, проходя 
сквозь толпу женщин, он смутился. От произнесенной им речи сохранились лишь 
короткие отрывки, из которых один заслуживает того, чтоб его поместить здесь: 
«Женщин украшают не золото, не драгоценные камни и не пурпуровые или расшитые 
платья, а стыдливость, любовь к мужу и детям, покорность и скромность». 
Оригинальный характер тех слов, которые Тит Ливий вкладывает в уста Катона, 
заставляет видеть в них точное изложение подлинной речи. В ней нет обычной 
правильности, отличающей стиль этого историка, язык ее грубоватый и резкий, в 
ней мало рассуждений и доказательств, но зато много движения, острот и личного 
элемента. Он обращается прежде всего к мужьям, которые позволили попрать свои 
права и свою власть. «Вы не сумели дома удержать своих жен на узде и вот теперь 
должны дрожать перед их толпой. Берегитесь, есть остров, имя которого я забыл, 
где женщины окончательно уничтожили весь род мужской». Затем, обращаясь к 
женщинам, он сказал: «Какая муха укусила вас, что вы бегаете по улицам и 
обращаетесь к людям, которых не знаете? Разве вы не могли обратиться с 
заявлениями дома к своим мужьям? Или, может быть, вы менее любезны в семье, чем 
в обществе? В обращении с чужими, чем с мужьями? Давайте волю, граждане, этой 
стремительной природе, этому неукротимому животному, а потом и ждите, чтобы они 
остановились без вашей помощи и вмешательства!.. Каким благовидным предлогом 
можно



73
 
оправдать этот женский бунт? Послушайте-ка вот эту: я хочу золота и пурпура, я 
хочу блистать, я хочу таскаться по городу сколько мне вздумается на глазах у 
законодателя, забрызгивать грязью простаков, голоса которых я выманила; я хочу 
тратить без меры и удержу, простота для меня то же самое, что нищета. Но ведь 
закон избавляет вас от этой неприятности, устанавливая для всех равенство. 
Благодарю вас за ваше равенство! С какой стати закон будет прикрывать бедность 
других? Бойтесь, граждане, этого опасного соперничества! Богатые захотят во что 
бы то ни стало отличиться, а бедные из ложного стыда будут тянуться из всех сил,
 чтобы с ними сравняться. Та, у которой окажется достаточно денег, чтоб 
заплатить за свои наряды — заплатит, та же, у которой не хватит собственных 
средств, обратится к мужу. Несчастный муж, что ему делать, какое решение 
принять! Если он согласится, то будет разорение, если откажет, то жена пойдет 
искать где-нибудь в другом месте» [1].
Не одних только женщин коснулась эта живая и резкая обвинительная речь, тут 
досталось всем, и Спициону, и коринфским статуям, и нечестию современного 
общества, и товарищу оратора, и самому оратору. Досада и грусть слышны были в 
каждом его слове. Пусть бы еще патрицианки наряжались, завивались, пудрились и 
носили парики — уж таково их назначение, но ведь даже честные крестьянки, 
соседки, друзья Катана, и те стараются скрыть свой золотистый цвет лица под 
белилами и румянами, и те готовы спустить свое хозяйство, свои поля, чтобы на 
эти деньги купить ожерелье и нацепить его себе на шею — это уже верх безумия, 
при виде которого у него просто сжимается сердце от боли. Как храбрый воин, 
вынужденный