«Цезарь, увидев голову Помпея, принялся оплакивать его, выражая сожаление о 
случившемся, называя его согражданином и зятем и перечисляя все услуги, какие 
они оказали друг другу. Он заявил, что не только ничем не обязан убийцам, но 
даже стал порицать их и приказал украсить голову Помпея, возложить ее на костер 
и предать погребению. Этим Цезарь заслужил похвалу, а притворством своим 
поставил себя в смешное положение. Ведь с самого начала он неудержимо рвался к 
власти, всегда ненавидел Помпея как своего противника и соперника, во всем ему 
противодействовал, да и эту войну затеял только ради того, чтобы погубить его и 
захватить первое место в государстве. Цезарь устремился тогда в Египет только 
для того, чтобы, если Помпеи еще жив, убить его. А теперь он притворялся, что 
скорбит о нем, и изображал негодование за его убийство.

Цезарь, считая, что у него больше не осталось врагов, долгое время пробыл в 
Египте, взыскивая денежную контрибуцию и разбирая раздоры между Птолемеем и 
Клеопатрой» (Дион Касс. 42, 8-9).

В Риме не сразу поверили в победу Цезаря, но когда увидели перстень Помпея, 
присланный из Египта, то сразу предали память погибшего поруганию, а Цезаря 
безоговорочно признали своим повелителем.

«И началось тогда великое, можно сказать, состязание влиятельных лиц 
государства в стремлении превзойти друг друга лестью и щедростью почестей, 
предоставляемых голосованием Цезарю. Кликами и всем своим поведением они 
выказывали великое рвение, как будто Цезарь был здесь и все видел. Они сразу 
поэтому уверовали, что сами одаривают Цезаря, а не делают все это по 
необходимости.

Римляне разрешили Цезарю поступить со сторонниками Помпея так, как он хочет, не 
потому, чтобы у него не было этого права (он сам взял его), а чтобы была 
видимость законности его действий.

Под предлогом сложившейся в Африке обстановки (там находилась часть 
приверженцев Помпея) они в присутствии всех предоставили Цезарю право объявлять 
войну и заключать мир по своему усмотрению на случай, если он совсем не станет 
советоваться по этим вопросам ни с народом, ни с сенатом. Так или иначе это 
право было у него и раньше, поскольку он имел такую силу; все войны, которые он 
вел, за исключением немногих, он прекращал по собственному усмотрению. И все 
прочее мог он иметь, не считаясь с их волей, однако им хотелось казаться еще 
полноправными и независимыми гражданами, и все это они предоставили ему 
голосованием. Он получил то, что не было позволено никому. Все выборы 
должностных лиц, за исключением тех, которые происходили в собраниях плебеев, 
стали зависеть от него.

Итак, все было проголосовано и утверждено. Цезарь тотчас вступил в должность 
диктатора, хотя находился вне Италии, и назначил начальником конницы (высшая 
военная должность) Марка Антония, который еще не был претором (у римлян была 
принята определенная последовательность должностей). Консул утвердил это, хотя 
авгуры (жрецы) яростно протестовали, заявляя, что никому не полагаемся быть 
начальником конницы более шести месяцев. За это они подверглись жестоким 
насмешкам. В самом деле, зная о том, что Цезарь в нарушение всех традиций 
избран в диктаторы на год, они пустились в самые серьезные рассуждения по 
поводу должности начальника конницы» (Дион Касс. 42, 19-21).

В Египте Птолемей XIII и его сестра Клеопатра VII никакой реальной власти не 
имели. Они были еще очень молоды, и от их имени распоряжались враждующие между 
собой группировки жрецов. Когда Цезарь прибыл в Египет, верх держала партия 
Птолемея, а приверженцы царицы Клеопатры (в том числе и она сама) были даже 
изгнаны из Александрии.

Клеопатра попыталась найти в Цезаре защитника. Дион Кассий об этом пишет 
следующее:

«Сначала Клеопатра вела свою тяжбу с братом у Цезаря через других людей, но как 
только она разведала его натуру (был он сластолюбив в высшей степени и имел 
дело со многими разными женщинами, с кем попало), она написала ему, заявляя, 
что друзья ее предали и ей необходимо самой лично защищать свои интересы. Ибо 
была она прекраснейшей из женщин и находилась тогда в самом расцвете красоты. У 
нее был чудеснейший голос, и благодаря своему обаянию она умела разговаривать 
со всяким. Видеть и слышать ее было великое наслаждение, поэтому она и могла 
повергнуть любого: и человека хладнокровного, и немолодого. Цезаря она решила 
поразить этим обычным способом и возложила на свою красоту все надежды на 
достижение благоприятного исхода дела. Она попросила разрешения предстать пред 
его очами. Получив его, она красиво оделась, однако с таким расчетом, чтобы вид 
ее был преисполнен достоинства и вместе с тем вызывал бы сострадание. С таким 
замыслом она прибыла в Александрию и ночью тайно от Птолемея проникла во дворец.


Цезарь, увидя ее и едва услышав ее голос, мгновенно был покорен ею, а наутро он 
послал за Птолемеем и стал пытаться их помирить; Цезарь, намеревавшийся прежде 
быть судьей над Клеопатрой, стал теперь ее защитником.