и и, лежа в постели, даже принимал 
послов. Когда же его прослабило чуть не до смерти, он заявил, что император 
должен умереть стоя; и, пытаясь подняться и выпрямиться, он скончался на руках 
поддерживавших его в девятый день до июльских календ, имея от роду шестьдесят 
девять лет, один месяц и семь дней [63] .
 25. Всем известно, как твердо он верил всегда, что родился и родил сыновей под 
счастливой звездой: несмотря на непрекращавшиеся заговоры [64] , он смело 
заявлял сенату, что наследовать ему будут или сыновья, или никто. Говорят, он 
даже видел однажды во сне, будто в сенях Палатинского дворца стоят весы, на 
одной их чашке – Клавдий и Нерон, на другой – он с сыновьями, и ни одна чашка 
не перевешивает. И сон его не обманул, потому что те и другие правили 
одинаковое время – ровно столько же лет [65] .

 БОЖЕСТВЕННЫЙ ТИТ

 1. Тит, унаследовавший прозвище отца [1] , любовь и отрада рода человеческого, 
наделенный особенным даром, искусством или счастьем снискать всеобщее 
расположение, – а для императора это было нелегко, так как и частным человеком 
и в правление отца не избежал он не только людских нареканий, но даже и 
ненависти, – Тит родился в третий день до январских календ, в год памятный 
гибелью Гая [2] , в бедном домишке близ Септизония [3] , в темной маленькой 
комнатке: она еще цела, и ее можно видеть.
 2. Воспитание он получил при дворе, вместе с Британиком, обучаясь тем же 
наукам и у тех же учителей. В эту пору, говорят, Нарцисс, вольноотпущенник 
Клавдия, привел одного физиогнома [4] , чтобы осмотреть Британика, и тот 
решительно заявил, что Британик никогда не будет императором, а Тит, стоявший 
рядом, будет. Были они такими друзьями, что, по рассказам, даже питье, от 
которого умер Британик [5] , пригубил и Тит, лежавший рядом, и после того долго 
мучился тяжкой болезнью. Памятуя обо всем этом, он впоследствии поставил 
Британику на Палатине статую из золота и посвятил ему в своем присутствии 
другую, конную, из слоновой кости, которую и по сей день выносят в цирке во 
время шествия.
 3. Телесными и душевными достоинствами блистал он еще в отрочестве, а потом, с 
летами, все больше и больше: замечательная красота, в которой было столько же 
достоинства, сколько приятности; отменная сила, которой не мешали ни невысокий 
рост, ни слегка выдающийся живот; исключительная память и, наконец, способности 
едва ли не ко всем военным и мирным искусствам. (2) Конем и оружием он владел 
отлично; произносил речи и сочинял стихи по-латыни и по-гречески с охотой и 
легкостью, даже без подготовки; был знаком с музыкой настолько, что пел и играл 
на кифаре искусно и красиво. Многие сообщают, что даже писать скорописью умел 
он так проворно, что для шутки и потехи состязался со своими писцами, а любому 
почерку подражал так ловко, что часто восклицал: «Какой бы вышел из меня 
подделыватель завещаний!»
 4. Войсковым трибуном он служил и в Германии и в Британии, прославив себя 
великой доблестью и не меньшей кротостью, как видно по статуям и надписям в его 
честь, в изобилии воздвигнутым этими провинциями. (2) После военной службы он 
стал выступать в суде, больше для доброй славы, чем для практики. В это же 
время женился он на Аррецине Тертулле, отец которой, римский всадник, был 
когда-то начальником преторианских когорт, а после ее смерти – на Марции 
Фурнилле из знатного рода, с которой он развелся после рождения дочери [6] . 
(3) После должности квестора он получил начальство над легионом и покорил в 
Иудее две сильнейшие крепости – Тарихею и Гамалу [7] . В одной схватке под ним 
была убита лошадь – тогда он пересел на другую, чей всадник погиб, сражаясь 
рядом с ним.
 5. Когда вскоре к власти пришел Гальба, Тит был отправлен к нему с 
поздравлением и повсюду привлекал к себе внимание: думали, что его вызвал 
Гальба, чтобы усыновить. Но при вести о новом общем возмущении он вернулся с 
дороги [8] . По пути он спросил оракул Венеры Пафосской, опасно ли плыть дальше,
 а в ответ получил обещание власти. (2) Надежда вскоре исполнилась: он был 
оставлен для покорения Иудеи, при последней осаде Иерусалима [9] сам поразил 
двенадцатью стрелами двенадцать врагов, взял город в день рождения своей дочери 
и заслужил такую любовь и ликование солдат, что они с приветственными кликами 
провозгласили его императором, а при его отъезде не хотели его отпускать из 
провинции, с мольбами и даже угрозами требуя, чтобы он или остался с ними, или 
всех их увел с собою. (3) Это внушило подозрение, что он задумал отложиться от 
отца и стать царем на востоке; и он сам укрепил это подозрение, когда во время 
поездки в Александрию, при освящении мемфисского быка Аписа выступил в диадеме: 
таков был древний обычай при этом священном обряде, но нашлись люди, которые 
истолковали это иначе. Поэтому он поспешил в Италию, на грузовом судне добрался 
до Регия и до Путеол, оттуда, не мешкая, бросился в Рим, и словно опровергая 
пустые о себе слухи, приветствовал не ожидавшего его отца: «Вот и я, батюшка, 
вот и я!»
 6. С этих пор он бессменно был соучастником и даже блюстителем власти. Вместе 
с отцом он справлял триумф, вместе был цензором, делил с ним и трибунскую 
власть и семикратное консульство [10] ; он принял на себя заботу почти о всех 
ведомствах, и от имени отца сам диктовал письма, издавал эдикты, зачитывал 
вместо квестора речи в сенате. Он даже принял начальство над преторианцами, 
хотя до этого оно поручалось только римским всадникам [11] .
 Однако в этой должности повел он себя не в меру сурово и круто. Против лиц, 
ему подозрительных, он подсылал в лагеря и театры своих людей, которые словно 
от имени всех требовали их наказ