гнусными словами: 
«Хорошо пахнет труп врага, а ещё лучше – гражданина!» Тем не менее, чтобы не 
слышать тяжкий запах он и сам при всех напился чистого вина, и велел поднести 
остальным. С такой же тщеславной надменностью произнёс он, взглянув на камень с 
надписью в память Отона: «Вот достойный его мавзолей!», а кинжал, которым тот 
убил себя, велел отправить в Колонию Агриппину и посвятить Марсу. А в 
Апеннинских горах справил он даже ночное празднество [19] .
 11. В Рим он вступил при звуках труб, в воинском плаще, с мечом на поясе, 
среди знамён и значков, его свита была в походной одежде, солдаты с обнажёнными 
клинками [20] . (2) Затем, всё более и более дерзко попирая законы богов и 
людей, он в день битвы при Аллии [21] принял сан великого понтифика, 
должностных лиц назначил на десять лет вперёд, а себя объявил пожизненным 
консулом [22] . И чтобы не оставалось никакого сомнения, кто будет его образцом 
в управлении государством, он средь Марсова боля, окружённый толпой 
государственных жрецов, совершил поминальные жертвы по Нерону, а на праздничном 
пиру, наслаждаясь пением кифареда, он при всех попросил его исполнить 
что-нибудь из хозяина [23] , и когда тот начал песню Нерона, он первый стал ему 
хлопать, и даже подпрыгивал от радости.
 12. Таково было начало; затем он стал властвовать почти исключительно по 
прихоти и воле самых негодных актёров и возниц, особенно же – отпущенника 
Азиатика. Этого юношу он опозорил взаимным развратом; тому это скоро надоело, и 
он бежал; Вителлий поймал его в Путеолах, где он торговал водой с уксусом [24] ,
 заковал в оковы, тут же выпустил и снова взял в любимчики; потом, измучась его 
строптивостью и вороватостью, он продал его бродячим гладиаторам, но, не 
дождавшись конца зрелища и его выхода, опять его у них похитил. Получив 
назначение в провинцию, он, наконец, дал ему вольную, а в первый же день своего 
правления за ужином пожаловал ему золотые перстни, хотя ещё утром все его об 
этом просили, а он возмущался мыслью о таком оскорблении всаднического сословия.

 13. Но больше всего отличался он обжорством и жестокостью. Пиры он устраивал 
по три раза в день а то и по четыре – за утренним завтраком, дневным завтраком, 
обедом и ужином; и на всё его хватало, так как всякий раз он принимал рвотное. 
В один день он напрашивался на угощение в разное время к разным друзьям, и 
каждому такое угощение обходилось не меньше, чем в четыреста тысяч [25] .
 (2) Самым знаменитым был пир, устроенный в честь его прибытия братом: говорят, 
в нём было подано отборных рыб две тысячи и птиц семь тысяч. Но сам он затмил и 
этот пир, учредив такой величины блюдо, что сам называл его «щитом Минервы 
градодержицы» [26] . Здесь были смешаны печень рыбы скара, фазаньи и павлиньи 
мозги, языки фламинго, молоки мурен, за которыми он рассылал корабли и 
корабельщиков от Парфии [27] до Испанского пролива. (3) Не зная от чревоугодия 
меры, не знал он в нём ни поры, ни приличия – даже при жертвоприношении, даже в 
дороге не мог он удержаться; тут же, у алтаря хватал он и поедал чуть ли не из 
огня куски мяса и лепешек, а по придорожным харчевням не брезговал и тамошней 
продымленной снедью, будь то хотя бы вчерашние объедки.
 14. Наказывать и казнить кого угодно и за что угодно было для него 
наслаждением. Знатных мужей, своих сверстников и однокашников, он обхаживал 
всяческими заискиваниями, чуть ли не делился с ними властью, а потом различными 
коварствами убивал. Одному он даже своими руками подал отраву в холодной воде, 
когда тот в горячке просил пить. (2) Из отпущенников заимодавцев, менял которые 
когда-нибудь взыскивали с него в Риме долг или в дороге пошлину, вряд ли он 
хоть кого-нибудь оставил в живых. Одного из них он отправил на казнь в ответ на 
приветствие, тотчас потом вернул и, между тем как все восхваляли его милосердие,
 приказал заколоть его у себя на глазах, – «Я хочу насытить взгляд» [28] , – 
промолвил он. За другого просили двое его сыновей, он казнил их вместе с отцом. 
(3) Римский всадник, которого тащили на казнь, крикнул ему: «Ты мой наследник!» 
– он велел показать его завещание, увидел в нём своим сонаследником 
вольноотпущенника и приказал казнить всадника вместе с вольноотпущенником. 
Несколько человек из простонародья убил он только за то, что они дурно 
отзывались о «синих» в цирке: в этом он увидел презрение к себе и надежду на 
смену правителей. (4) Но больше всего он злобствовал против насмешников [29] и 
астрологов и по первому доносу любого казнил без суда: его приводило в ярость 
подметное письмо, появлявшееся после его эдикта об изгнании астрологов из Рима 
и Италии к календам октября: «В добрый час, говорят халдеи! А Вителлию 
Германику к календам октября не быть в живых» [30] . (5) Подозревали его даже в 
убийстве матери: думали, что он во время болезни не давал ей есть, потому что 
женщина из племени хаттов, которой он верил, как оракулу, предсказала ему, что 
власть его лишь тогда будет твёрдой и долгой, если он переживёт своих родителей 
[31] . А другие рассказывают, будто она сама, измучась настоящим и страшась 
будущего, попросила у сына яду и получила его без всякого труда.
 15. На восьмом месяце правления против него возмутились войска в Мёзии и 
Паннонии, а потом и за морем, в Иудее и Сирии: частью заочно, частью лично они 
присягнули Веспасиану. Чтобы сохранить верность и расположения остального 
народа, он не жалел уже никаких, ни своих, ни государственных средств. Объявляя 
в Риме воинский набор, он обещал добровольцам после победы не столько отставку, 
но даже награды, какие лишь ветераны получали за полный выслуженный срок. (2) 
Враг наступал по суше и по морю, он отправил против него с моря [32] своего 
брата с флотом, новобранцами и отрядом гладиаторов, а с суши – полководцев и 
войска, победившие при Бетриаке. Но повсюду он был или разбит, или предан; и 
тогда, обратясь к Флавию Сабину, брату Веспасиана, он выговорил себе жизнь и 
сто миллионов сестерциев [33] .
 Со ступеней дворца он тотчас объявил толпе воинов, что слагает с себя власть, 
принятую против воли. Поднялся возмущённый крик, и разговор пришлось отложить. 
Прош