отправил на родину, 
так как заподозрил их в сочувствии Гаю Долабелле, чьи сады были рядом с их 
лагерем. (3) В насмешку над ним рассказывали – справедливо ли, нет ли, – будто 
однажды при виде роскошного пира он громко застонал; будто очередному 
управителю, поднесшему ему краткую сводку расходов, он за старание и умение 
пожаловал блюдо овощей; и будто флейтисту Кану, восторгаясь его игрой, он 
подарил пять денариев [32] , вынув их собственной рукой из собственного ларца. 
13. Поэтому прибытие его не вызвало большой радости. Это обнаружилось на 
ближайших зрелищах: когда в ателлане запели знаменитую песенку: «Шел Онисим из 
деревни» [33] , то все зрители подхватили ее в один голос и несколько раз 
повторили этот стих с ужимками.
 14. Вот почему любили и уважали его больше, когда он принимал власть, чем 
когда стоял у власти [34] . Правда, многие его поступки обнаруживали в нем 
отличного правителя; но его не столько ценили за эти качества, сколько 
ненавидели за противоположные.
 (2) Полную власть над ним имели три человека – они жили вместе с ним на 
Палатине, никогда его не покидали, и народ называл их его дядьками. Это были: 
Тит Виний, его испанский легат, безудержно алчный; Корнелий Лакон, из судебного 
заседателя ставший начальником преторианцев, нестерпимо тупой и спесивый [35] ; 
вольноотпущенник Икел, только что награжденный золотым кольцом и прозвищем 
Марциана и уже домогающийся высшей из всаднических должностей [36] . Этим то 
негодяям, с их различными пороками, он доверял и позволял помыкать собою так, 
что сам на себя не был похож – то слишком мелочен и скуп, то слишком распущен и 
расточителен для правителя, избранного народом и уже не молодого.
 (3) Некоторых видных граждан из обоих высших сословий он по ничтожным 
подозрениям казнил без суда. Римское гражданство даровал он редко, а право трех 
детей [37] – всего один или два раза, да и то лишь на известный ограниченный 
срок. Судьи просили его прибавить им шестую декурию – он не только отказал, но 
и отнял у них дарованное Клавдием позволение не собираться на суд зимою, в 
начале года. 15. Думали даже, что он собирается ограничить сенаторские и 
всаднические должности [38] двухгодичным сроком и давать их только тем, кто 
уклоняется и избегает их. Щедрые дары Нерона он взыскал с помощью пятидесяти 
римских всадников, оставив владельцам лишь десятую часть: даже если актеры или 
атлеты подарки свои продали, а деньги истратили и не могли выплатить, то 
проданные подарки отбирались у покупщиков. (2) И напротив, своим друзьям и 
вольноотпущенникам он позволял за взятку или по прихоти делать что угодно – 
облагать налогом и освобождать от налога, казнить невинных и миловать виновных. 
Даже когда народ потребовал от него казни Галота и Тигеллина, он из всех 
клевретов Нерона не тронул лишь этих двух, самых зловредных, и вдобавок 
пожаловал Галота важной должностью, а за Тигеллина [39] попрекнул народ 
жестокостью в своем эдикте.
 16. Всем этим он вызвал почти поголовное недовольство во всех сословиях; но 
едва ли не более всех ненавидели его солдаты. Дело в том, что начальники [40] 
обещали им небывалые подарки, если они присягнут ему заочно, а он не только не 
выполнял их обещаний, но даже гордился не раз, что привык набирать, а не 
покупать солдат; и этим он восстановил против себя все войска по всем 
провинциям. Среди преторианцев он к тому же возбудил страх и негодование тем, 
что многих увольнял в отставку по подозрению в соучастии с Нимфидием. (2) Но 
громче всех роптали легионы Верхней Германии, обманутые в ожидании наград за 
услуги в войне против галлов и Виндекса. Поэтому они первые нарушили 
покорность: в январские календы они отказались присягать кому-нибудь, кроме 
сената, и тут же решили отправить к преторианцам послов с вестью, что им не по 
нраву император, поставленный в Испании, – пусть лучше преторианцы сами выберут 
правителя, который был бы угоден всем войскам.
 17. Услышав об этом, Гальба решил, что недовольство вызывает не столько его 
старость, сколько бездетность; и вот неожиданно он вывел из приветствовавшей 
его толпы Пизона Фруги Лициниана, молодого человека, знатного и видного, 
давнего своего любимца [41] , которого всегда писал в завещании наследником 
своего имущества и имени, – он назвал его своим сыном, привел в лагерь и пред 
воинской сходкою усыновил. Однако и тут он ни слова не сказал о подарках и этим 
дал Марку Сальвию Отону удобный случай осуществить свой замысел шесть дней 
спустя [42] .
 18. Многие знаменья одно за другим еще с самого начала его правления возвещали 
ожидавший его конец. Когда на всем его пути, от города к городу, справа и слева 
закалывали жертвенных животных, то один бык, оглушенный ударом секиры, порвал 
привязь, подскочил к его коляске и, вскинув ноги, всего обрызгал кровью; а 
когда он выходил из коляски, телохранитель под напором толпы чуть не ранил его 
копьем. Когда он вступал в Рим и затем на Палатин, земля перед ним дрогнула и 
послышался звук, подобный реву быка. (2) Дальнейшие знаки были еще ясней. Для 
своей Тускуланской Фортуны он отложил из всех богатств одно ожерелье, 
составленное из жемчуга и драгоценных камней, но вдруг решил, что оно достойно 
более высокого места, и посвятил его Венере Капитолийской; а на следующую ночь 
ему явилась во сне Фортуна, жалуясь, что ее лишили подарка, и грозясь, что 
теперь и она у него отнимет все, что дала. В испуге он на рассвете помчался в 
Тускул, чтобы замолить сновидение, и послал вперед гонцов приготовить все для 
жертвы; но, явившись, нашел на алтаре лишь теплый пепел, а рядом старика в 
черном, с фимиамом на стеклянном блюде и вином в глиняной чаше [43] . (3) 
Замечено было также, что при новогоднем жертвоприношении у него упал с головы 
венок, а при гадании разлетелись куры; и в день усыновления при обращении к 
солдатам ему не поставили должным образом на трибуну военное кресло, а в сенате 
консульское кресло подали задом наперед. 19. Наконец, утром, в самый день его 
гибели, гадатель при жертвоприношении несколько раз повторил ему, что надо 
о