ал желудок промываниями и рвотой, воздерживался 
от плодов и других вредных для голоса кушаний [64] . И хотя голос у него был 
слабый и сиплый, все же, радуясь своим успехам, он пожелал выступить на сцене: 
«чего никто не слышит, того никто не ценит», – повторял он друзьям греческую 
пословицу [65] .
 (2) Впервые он выступил в Неаполе; и хотя театр дрогнул от неожиданного 
землетрясения, он не остановился, пока не кончил начатую песнь. Выступал он в 
Неаполе часто и пел по нескольку дней. Потом дал себе короткий отдых для 
восстановления голоса, но и тут не выдержал одиночества, из бани явился в театр,
 устроил пир посреди орхестры и по-гречески объявил толпе народа, что когда он 
промочит горло, то ужо споет что-нибудь во весь голос. (3) Ему понравились 
мерные рукоплескания александрийцев, которых много приехало в Неаполь с 
последним подвозом, и он вызвал из Александрии еще больше гостей; не 
довольствуясь этим, он сам отобрал юношей всаднического сословия и пять с 
лишним тысяч дюжих молодцов из простонародья, разделил на отряды и велел 
выучиться рукоплесканиям разного рода – и «жужжанию», и «желобкам», и 
«кирпичикам» [66] , а потом вторить ему во время пения. Их можно было узнать по 
густым волосам, по великолепной одежде, по холеным рукам без колец [67] ; 
главари их зарабатывали по четыреста тысяч сестерциев.
 21. Но важнее всего казалось ему выступить в Риме. Поэтому он возобновил 
Нероновы состязания раньше положенного срока [68] . Правда, хотя все кричали, 
что хотят услышать его божественный голос, он сперва ответил, что желающих он 
постарается удовлетворить в своих садах; но когда к просьбам толпы 
присоединились солдаты, стоявшие в это время на страже, то он с готовностью 
заявил, что выступит хоть сейчас. И тут же он приказал занести свое имя в 
список кифаредов-состязателей, бросил в урну свой жребий вместе с другими, 
дождался своей очереди и вышел: кифару его несли начальники преторианцев, затем 
шли войсковые трибуны, а рядом с ним – ближайшие друзья. (2) Встав на сцене и 
произнеся вступительные слова [69] , он через Клувия Руфа, бывшего консула, 
объявил, что петь он будет «Ниобу» [70] , и пел ее почти до десятого часа [71] .
 Продолжение состязания и выдачу наград он отложил до следующего года, чтобы 
иметь случай выступить еще несколько раз; но и это ожидание показалось ему 
долгим, и он не переставал вновь и вновь показываться зрителям. Он даже 
подумывал, не выступить ли ему на преторских играх, состязаясь с настоящими 
актерами за награду в миллион сестерциев, предложенную распорядителями. (3) Пел 
он и трагедии [72] , выступая в масках героев и богов и даже героинь и богинь: 
черты масок напоминали его лицо или лица женщин, которых он любил. Среди этих 
трагедий были «Роды Канаки» [73] , «Орест-матереубийца», «Ослепление Эдипа», 
«Безумный Геркулес». Говорят, что один новобранец, стоявший на страже у входа, 
увидел его в этой роли по ходу действия в венках и цепях и бросился на сцену 
спасать его.
 22. К скачкам его страсть была безмерна с малых лет: говорить о них он не 
уставал, хотя ему это и запрещали. Однажды, когда он с товарищами оплакивал 
смерть «зеленого» [74] возницы, которого кони сбросили и проволокли по арене, 
учитель сделал ему замечание, но он притворился, что речь шла о Гекторе [75] . 
Уже став императором, он продолжал играть на доске маленькими колесницами из 
слоновой кости, и на все цирковые игры, даже самые незначительные, приезжал со 
своих вилл – сперва тайно, потом открыто, так что уже все знали, что в 
положенный день он будет в Риме. (2) Он не скрывал намеренья увеличить число 
наград: поэтому заездов делалось все больше, скачки затягивались до вечера, и 
сами хозяева колесниц не соглашались выпускать своих возниц иначе, чем на целый 
день. Потом он и сам пожелал выступить возницей, и даже всенародно: 
поупражнявшись в садах, среди рабов и черного народа, он появился на колеснице 
перед зрителями в Большом цирке, и какой-то его вольноотпущенник с 
магистратского места подал знак платком к началу скачек.
 (3) Но ему мало было показать свое искусство в Риме, и он, как было сказано, 
отправился в Ахайю. Побудило его к этому, главным образом, вот что. Все 
греческие города, в которых бывали музыкальные состязания, постановили послать 
ему венки кифаредов. Он принял венки с великой радостью, а послов, прибывших с 
ними, допустил к себе прежде всех и даже пригласил на дружеский обед. За обедом 
некоторые из них упросили его спеть и наградили шумными рукоплесканиями. Тогда 
он заявил, что только греки умеют его слушать и только они достойны его 
стараний. Без промедленья он пустился в путь и тотчас по переезде выступил в 
Кассиопе [76] с пением перед алтарем Юпитера Кассия, а потом объехал одно за 
другим все состязания. 23.. Для этого он приказал в один год совместить 
праздники самых разных сроков, хотя бы их пришлось повторять [77] , и даже в 
Олимпии вопреки обычаю устроил музыкальные игры. Ничто не должно было отвлекать 
его от этих занятий: когда вольноотпущенник Гелий [78] написал ему, что римские 
дела требуют его присутствия, он ответил так: «Ты советуешь и желаешь, чтобы я 
поскорей вернулся, а лучше было бы тебе убеждать и умолять меня вернуться 
достойным Нерона».
 (2) Когда он пел, никому не дозволялось выходить из театра, даже по 
необходимости. Поэтому, говорят, некоторые женщины рожали в театре, а многие, 
не в силах более его слушать и хвалить, перебирались через стены, так как 
ворота [79] были закрыты, или притворялись мертвыми, чтобы их выносили на 
носилках. Как робел и трепетал он, выступая, как ревновал своих соперников, как 
страшился судей, трудно даже поверить. Соперников он обхаживал, заискивал перед 
ними, злословил о них потихоньку, порой осыпал их бранью при встрече, словно 
равных себе, а тех, кто был искуснее его, старался даже подкупать. (3) К судьям 
он перед выступленьями обращался с величайшим почтением, уверяя, что он сделал 
все, что нужно, однако всякий исход есть дело