занимался медициной, и всем преподавателям благородных искусств 
[111] он даровал римское гражданство, чтобы они и сами охотнее селились в 
городе, и привлекали других.
 (2) Он не оправдал не раз возникавших надежд на отмену долговых обязательств 
[112] , но постановил, наконец, чтобы платежи должников заимодавцам 
определялись той стоимостью, какую имели их имения до гражданской войны, и 
чтобы с общей суммы долга были списаны все выплаты или перечисления по 
процентам; а это сокращало долг почти на четверть. (3) Он распустил все 
коллегии [113] , за исключением самых древних. Он усилил наказания 
преступникам; а так как богатые люди оттого легче шли на беззакония, что все их 
состояние и в изгнании [114] оставалось при них, он, по словам Цицерона [115] , 
стал наказывать за убийство гражданина лишением всего имущества, а за иные 
преступления – половины.
 43. Суд [116] он правил необычайно тщательно и строго. Тех, кто был осужден за 
вымогательство, он даже изгонял из сенаторского сословия. Брак одного бывшего 
претора с женщиной, которая только накануне развелась с мужем, он объявил 
недействительным, хотя подозрений в измене и не было. На иноземные товары он 
наложил пошлину. Носилки, а также пурпурные платья и жемчужные украшения он 
оставил в употреблении только для определенных лиц [117] , определенных 
возрастов и в определенные дни. (2) Особенно строго соблюдал он законы против 
роскоши [118] : вокруг рынка он расставил сторожей, чтобы они отбирали и 
приносили к нему запрещенные яства, а если что ускользало от сторожей, он 
иногда посылал ликторов с солдатами, чтобы забирать уже поданные блюда прямо со 
столов.
 44. День ото дня он задумывал все более великие и многочисленные планы 
устроения и украшения столицы, укрепления и расширения державы: прежде всего, 
воздвигнуть храм Марса, какого никогда не бывало, засыпав для него и сравняв с 
землею то озеро, где устраивал он морской бой, а на склоне Тарпейской скалы 
[119] устроить величайший театр. (2) гражданское право привести в надлежащий 
порядок, отобрав в нескольких книгах все самое лучшее и самое нужное из 
огромного множества разрозненных законов; открыть как можно более богатые 
библиотеки [120] , греческие и латинские, поручив их составление и устройство 
Марку Варрону; осушить Помптинские болота [121] ; (3) спустить Фуцинское озеро 
[122] ; проложить дорогу от Верхнего моря через Апеннинский хребет до самого 
Тибра; перекопать каналом Истм [123] ; усмирить вторгшихся во Фракию и Понт 
дакийцев; а затем пойти войной на парфян через Малую Армению, но не вступать в 
решительный бой, не познакомившись предварительно с неприятелем.
 (4) Среди таких замыслов и дел его застигла смерть. Однако прежде чем говорить 
о ней, не лишним будет вкратце изложить все, что касается его наружности, 
привычек, одежды, нрава, а также его занятий в военное и мирное время.
 45. Говорят, он был высокого роста, светлокожий, хорошо сложен, лицо чуть 
полное, глаза черные и живые. Здоровьем он отличался превосходным: лишь под 
конец жизни на него стали нападать внезапные обмороки и ночные страхи, да два 
раза во время занятий у него были приступы падучей. (2) За своим телом он 
ухаживал слишком даже тщательно, и не только стриг и брил, но и выщипывал 
волосы, и этим его многие попрекали. Безобразившая его лысина была ему несносна,
 так как часто навлекала насмешки недоброжелателей. Поэтому он обычно зачесывал 
поредевшие волосы с темени на лоб; поэтому же он с наибольшим удовольствием 
принял и воспользовался правом постоянно носить лавровый венок.
 (3) И одевался он, говорят, по-особенному: он носил сенаторскую тунику [124] с 
бахромой на рукавах и непременно ее подпоясывал, но слегка: отсюда и пошло 
словцо Суллы, который не раз советовал оптиматам остерегаться плохо 
подпоясанного юнца.
 46. Жил он сначала в скромном доме на Субуре [125] , а когда стал великим 
понтификом, то поселился в государственном здании на Священной дороге. О его 
великой страсти к изысканности и роскоши сообщают многие. Так, говорят, что он 
заложил и отстроил за большие деньги виллу близ озера Неми [126] , но она не 
совсем ему понравилась, и он разрушил ее до основания, хотя был еще беден и в 
долгах. В походах он возил с собою штучные и мозаичные полы. 47. В Британию он 
вторгся будто бы в надежде найти там жемчуг: сравнивая величину жемчужин, он 
нередко взвешивал их на собственных ладонях. Резные камни, чеканные сосуды, 
статуи, картины древней работы он всегда собирал с увлечением. Красивых и 
ученых рабов он покупал по таким неслыханным ценам, что сам чувствовал 
неловкость и запрещал записывать их в книги.
 48. В провинциях он постоянно давал обеды на двух столах: за одним возлежали 
гости в воинских плащах или в греческом платье, за другим – гости в тогах 
вместе с самыми знатными из местных жителей [127] . Порядок в доме он соблюдал 
и в малых и в больших делах настолько неукоснительно и строго, что однажды 
заковал в колодки пекаря за то, что он подал гостям не такой хлеб, как хозяину, 
а в другой раз он казнил смертью своего любимого вольноотпущенника за то, что 
тот обольстил жену римского всадника, хотя на него никто и не жаловался.
 49. На целомудрии его единственным пятном было сожительство с Никомедом, но 
это был позор тяжкий и несмываемый, навлекавший на него всеобщее поношение. Я 
не говорю о знаменитых строках Лициния Кальва:



   … и все остальное,
   Чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок.



 Умалчиваю о речах Долабеллы и Куриона старшего, в которых Долабелла называет 
его «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником», а Курион – «злачным местом 
Никомеда» и «вифинским блудилищем» (2) Не говорю даже об эдиктах Бибула, в 
которых он обзывает своего коллегу вифинской царицей и заявляет, что раньше он 
хотел царя, а теперь царства; в то же время, по словам Марка Брута, и некий 
Октавий, человек слабоумный и потому невоздержанный на язык, при всем народе 
именовал Помпея царем, а Цезаря величал царице