и,
 когда они были объявлены врагами отечества, умертвил из голодом, Нерона – на 
острове Понтии [129] , Друза – в подземелье Палатинского дворца. Предполагают, 
что Нерон был вынужден сам покончить с собой, когда якобы по воле сената к нему 
явился палач с петлей и крючьями; а Друза голод измучил до того, что он пытался 
грызть солому из тюфяка. Останки обоих были так разметаны, что их лишь с 
великим трудом удалось впоследствии собрать.
 55. Вдобавок к старым друзьям и приближенным он взял советниками в 
государственных делах двадцать человек из первых граждан Рима. Из всех из них 
уцелели, быть может, двое или трое – остальных он погубил под разными 
предлогами. Больше всего смертей повлекла гибель Элия Сеяна, которого он сам же 
возвел до высшей власти – не столько из доброжелательства, сколько с тем, чтобы 
его стараниями коварно расправиться с потомками Германика и утвердить 
наследником власти своего внука от родного сына Друза.
 56. Ничуть не мягче был он и к окружавшим его грекам, общество которых 
особенно любил. Одного из них, Ксенона, который разглагольствовал слишком 
вычурно, он спросил, что это за диковинное наречие, и тот ответил: «Дорийское»; 
Тиберий принял это за попрек былым своим изгнанием – ведь по-дорийски говорят 
на Родосе – и сослал его на остров Кинарию [130] . За обедом он любил задавать 
вопросы о том, что он читал в этот день; но узнав, что грамматик Селевк 
выведывает у его слуг, какими писателями он занимается, и приходит к столу 
подготовленный, он тотчас отлучил его от себя, а потом довел до самоубийства.
 57. Его природная жестокость и хладнокровие были заметны еще в детстве. Феодор 
Гадарский, обучавший его красноречию, раньше и зорче всех разглядел это и едва 
ли не лучше всех определил, когда, браня, всегда называл его:  «грязь, 
замешанная кровью» . Но еще ярче стало это видно в правителе – даже на первых 
порах, когда он пытался было привлечь людей притворной умеренностью. (2) Один 
шут [131] перед погребальной процессией громко попросил покойника передать 
Августу, что завещанных им подарков народ так и не получил; Тиберий велел 
притащить его к себе, отсчитать ему должное и казнить, чтобы он мог доложить 
Августу, что получил свое сполна. Немного спустя, когда некий Помпей, римский 
всадник, чему-то упорно противился в сенате, он пригрозил ему тюрьмой и заявил, 
что Помпей у него быстро станет помпеянцем [132] : так жестоко посмеялся он и 
над именем человека, и над былой участью целой партии.
 58. Тогда же и на вопрос претора, привлекать ли к суду за оскорбление 
величества, он ответил: «Законы должны исполняться», – и исполнял он их с 
крайней жестокостью. Кто-то снял голову со статуи Августа [133] , чтобы 
поставить другую; дело пошло в сенат и, так как возникли сомнения, 
расследовалось под пыткой. А когда ответчик был осужден, то обвинения такого 
рода понемногу дошли до того, что смертным преступлением стало считаться, если 
кто-нибудь перед статуей Августа бил раба или переодевался, если приносил 
монету или кольцо с его изображением в отхожее место или в публичный дом, если 
без похвалы отзывался о каком-нибудь его слове или деле. Наконец, погиб даже 
человек, который позволил в своем городе оказать ему почести в тот день, в 
какой когда-то они были оказаны Августу.
 59. Много и других жестоких и зверских поступков совершил он под предлогом 
строгости и исправления нравов, а на деле – только в угоду своим природным 
наклонностям. Некоторые даже в стихах клеймили его тогдашние злодеяния и 
предрекали будущие:



   Ты беспощаден, жесток – говорить ли про все остальное?
   Пусть я умру, коли мать любит такого сынка.
   Всадник ты? Нет. Почему? Ста тысяч, и тех не найдешь ты.
   Ну, а еще почему? В Родосе ты побывал [134] .
   Цезарь конец положил золотому Сатурнову веку —
   Ныне, покуда он жив, веку железному быть. 
   Он позабыл про вино, охваченный жаждою крови:
   Он упивается ей так же, как раньше вином. 
   (2) Ромул, на Суллу взгляни: не твоим ли он счастлив несчастьем? [135] 
   Мария вспомни возврат, Рим потопивший в крови;
   Вспомни о том, как Антоний рукой, привыкшей к убийствам,
   Ввергнул отчизну в пожар братоубийственных войн.
   Скажешь ты: Риму конец! никто, побывавший в изгнанье,
   Не становился царем, крови людской не пролив.



 Сперва он пытался видеть в этом не подлинные чувства, а только гнев и 
ненависть тех, кому не по нраву его строгие меры; он даже говорил то и дело: 
«Пусть ненавидят, лишь бы соглашались» [136] . Но затем он сам показал, что эти 
нарекания были заведомо справедливы и основательны.
 60. На Капри через несколько дней после его приезда один рыбак застиг его 
наедине и неожиданно преподнес ему огромную краснобородку. В страхе, что к нему 
пробрались через весь остров по непролазным скалам, Тиберий приказал хлестать 
его этой рыбой по лицу. А когда рыбак под ударами стал благодарить судьбу, что 
не поднес заодно и омара, которого поймал еще огромнее, он велел и омаром 
исполосовать ему лицо. Воина-преторианца, который похитил из его сада павлина, 
он казнил смертью. В пути однажды его носилки запутались в терновнике – тогда 
он схватил центуриона передовых когорт, разведывавшего дорогу, и, разложив его 
на земле, засек чуть не до смерти.
 61. Наконец, он дал полную волю всем возможным жестокостям. В поводах 
недостатка не было: он преследовал друзей и даже знакомых сперва матери, потом 
внуков и невестки, потом Сеяна, – после гибели Сеяна он, пожалуй, стал особенно 
свиреп. Из этого яснее всего видно, что Сеян обычно не подстрекал его, а только 
шел навстречу его желаниям. Тем не менее, Тиберий не поколебался написать в 
составленной им краткой и беглой записке о своей жизни, что Сеяна он казнил, 
когда узнал, как тот свирепствовал против детей его сына Германика; а между тем 
он сам погубил одного из них, когда Сеян уже был под подозрением, другого – 
когда Сеян уже был казнен.
 (2) Перечислять его злодеяния по отдельности слишком долго: довольно будет 
показать примеры его свирепости на самых общих случаях. Дня не проходило без 
казни, будь то праздник или заповедный день [137] : даже в новый год б