откие, с колоннами альбанского камня [176] , 
а в комнатах не было ни мрамора, ни штучных полов. Спал он больше сорока лет в 
одной и той же спальне [177] зимой и летом, и зиму всегда проводил в Риме, хотя 
мог убедиться, что зимой город вреден для его здоровья. (2) Если он хотел 
заниматься тайно или без помехи, для этого у него была особая верхняя комнатка, 
которую он называл своими Сиракузами [178] и  «мастеровушкой» ; тогда он 
перебирался или сюда или к кому-нибудь из вольноотпущенников на загородную 
виллу, а когда был болен, ложился в доме Мецената [179] . Отдыхать он чаще 
всего уезжал или в Кампанию, на взморье и острова, или в городки неподалеку от 
Рима – в Ланувий, Пренесте или Тибур, где он часто даже правил суд, сидя под 
портиком храма Геркулеса. (3) Больших и роскошных домов он не терпел, и даже 
стоивший немалых денег дворец Юлии младшей приказал разрушить до основания. 
Собственные виллы, очень скромные, он украшал не статуями и не картинами, а 
террасами и рощами, и собирал там древние и редкие пещи: например, на Капри – 
доспехи героев и огромные кости исполинских зверей и чудовищ, которые считают 
останками Гигантов [180] .
 73. В простоте его обстановки и утвари можно убедиться и теперь по 
сохранившимся столам и ложам, которые вряд ли удовлетворили бы и простого 
обывателя. Даже спал он, говорят на постели низкой и жестко постланной. Одежду 
надевал только домашнего изготовления, сработанную сестрой, женой, дочерью или 
внучками; тогу носил ни тесную, ни просторную, полосу на ней ни широкую, ни 
узкую [181] , а башмаки подбивал толстыми подошвами, чтобы казаться выше. 
Впрочем, нарядную одежду и обувь он всегда держал под рукой в спальне на случай 
внезапной и неожиданной надобности.
 74. Давал обеды он постоянно, и непременно со всеми блюдами, а приглашения 
посылал с большим разбором и званий и лиц. Валерий Мессала сообщает, что ни 
один вольноотпущенник не допускался к его столу – исключение делалось только 
для Мены, да и то лишь после того, как за выдачу флота Секста Помпея он получил 
гражданство; а сам Август пишет, что однажды пригласил к обеду своего бывшего 
охранника, на вилле которого остановился. К столу он иногда приходил позже всех,
 а уходил раньше всех, так что гости начинали закусывать до его появления и 
оставались за столом после его ухода. За обедом бывало три перемены, самое 
большее – шесть [182] ; все подавалось без особой изысканности, но с величайшим 
радушием. Тех, кто молчал или беседовал потихоньку, он вызывал на общий 
разговор, а для развлечения приглашал музыкантов, актеров и даже бродячих 
плясунов из цирка, чаще же всего – сказочников [183] .
 75. Праздники и торжества справлял он обычно с большою пышностью, а иногда – 
только в шутку. Так, и на Сатурналиях и в другое время, ежели ему было угодно, 
он иногда раздавал в подарок и одежды, и золото, и серебро, иногда – монеты 
разной чеканки, даже царские и чужеземные, а иногда только войлок, губки, 
мешалки, клещи и тому подобные предметы с надписями двусмысленными и 
загадочными [184] . Любил он также на пиру продавать гостям жребии на самые 
неравноценные предметы или устраивать торг на картины, повернутые лицом к 
стене; чтобы покупки то обманывали, то превосходили ожидания покупателей. Гости 
с каждого ложа должны были предлагать свою цену и потом делить убыток или 
выигрыш.
 76. Что касается пищи – я и этого не хочу пропустить, – то ел он очень мало и 
неприхотливо. Любил грубый хлеб, мелкую рыбешку, влажный сыр, отжатый вручную, 
зеленые фиги второго сбора; закусывал и в предобеденные часы, когда и где 
угодно, если только чувствовал голод. Вот его собственные слова из письма: «В 
одноколке мы подкрепились хлебом и финиками». (2) И еще: «Возвращаясь из 
царской курии, я в носилках съел ломоть хлеба и несколько ягод толстокожего 
винограда». И опять: «Никакой иудей не справлял субботний пост [185] с таким 
усердием, милый Тиберий, как я постился нынче: только в бане, через час после 
захода солнца, пожевал я кусок-другой перед тем, как растираться». Из-за такой 
беззаботности он не раз обедал один, до прихода или после ухода гостей, а за 
общим столом ни к чему не притрагивался.
 77. Вина по натуре своей он пил очень мало. В лагере при Мутине он за обедом 
выпивал не более трех кубков, как сообщает Корнелий Непот [186] , а 
впоследствии, даже когда давал себе полную волю, – не более секстария [187] ; 
если он выпивал больше, то принимал рвотное. Больше всего любил он ретийское 
вино [188] . Впрочем, натощак пил он редко, а вместо этого жевал либо хлеб, 
размоченный в холодной воде, либо ломтик огурца, либо ствол латука, либо свежие 
или сушеные яблоки с винным привкусом.
 78. После дневного завтрака он, как был, одетый и обутый, ложился ненадолго 
отдохнуть, закутав ноги и заслонив рукой глаза. А после обеда он отправлялся на 
ложе для ночной работы и там оставался до поздней ночи, пока не заканчивал все 
или почти все дневные дела [189] . Затем он ложился в постель, но спал, самое 
большее, часов семь, да и то не полных, потому что за это время раза три или 
четыре просыпался. (2) Если, как это бывает, ему не удавалось сразу опять 
заснуть, он посылал за чтецами или рассказчиками и тогда снова засыпал, не 
просыпаясь иной раз уже до света. Он не оставался в темноте без сна, если 
никого не было рядом. Рано вставать он не любил, и если ему нужно было встать 
раньше обычного для какого-нибудь дела или обряда [190] , он для удобства 
ночевал по соседству в доме у кого-нибудь из близких. Но и так он часто 
недосыпал, и тогда не раз забывался дремотой в носилках, пока рабы несли их по 
улицам, и по временам останавливались передохнуть.
 79. С виду