о ложа [125] , сидя вместе с 
женой и детьми. Часто он уходил с представлений на несколько часов, иногда даже 
на целый день, испросив прощения и назначив вместо себя распорядителя. Но когда 
он присутствовал, то ничем уже более не занимался: то ли он хотел избежать 
нареканий, которым на его памяти подвергался его отец Цезарь за то, что во 
время игр читал письма и бумаги или писал на них ответы, то ли просто любил 
зрелища и наслаждался ими, чего он никогда не скрывал и в чем не раз откровенно 
признавался. (2) Поэтому даже не на своих зрелищах и играх он раздавал от себя 
и венки и много дорогих подарков, поэтому и на всяком греческом состязании он 
непременно награждал по заслугам каждого атлета. Но больше всего он любил 
смотреть на кулачных бойцов, в особенности латинских: и не только на обученных 
и признанных, которых он иногда даже стравливал с греками, но и на простых 
горожан, которые в переулочках бились стена на стену, без порядка и правил. (3) 
Одним словом, он не обошел вниманием никого из участников народных зрелищ: 
атлетам он сохранил и умножил их привилегии [126] , гладиаторам воспретил 
биться без пощады, актеров [127] разрешил наказывать только в театре и во время 
игр, а не всегда и везде, как это позволялось должностным лицам по старому 
закону. (4) Тем не менее, и на состязаниях борцов, и на битвах гладиаторов он 
всегда соблюдал строжайший порядок, а вольности актеров сурово пресекал: узнав, 
что Стефанион, актер римской комедии [128] , держит в услужении матрону, 
постриженную под мальчика, он высек его в трех театрах [129] и отправил в 
ссылку; пантомима [130] Гиласа он по жалобе претора наказал плетью при всех в 
атрии своего дома, а Пилада выслал из Рима и Италии за то, что он со сцены 
оскорбительно показал пальцем на зрителя, который его освистал. 46. Вот каким 
образом устроил он город и городские дела. В Италии он умножил население, 
основав двадцать восемь колоний. Он украсил их постройками, обогатил податями и 
даже отчасти приравнял их по правам и значению к столице: именно, он установил, 
чтобы декурионы [131] каждой колонии участвовали в выборах столичных 
должностных лиц, присылая свои голоса за печатями в Рим ко дню общих выборов. И 
чтобы у именитых людей не уменьшалось влияние, а у простых – потомство, он всех,
 кого город представлял ко всаднической службе, с готовностью к ней допускал, а 
всех, кто мог похвастаться сыновьями или дочерями, он при своих разъездах по 
областям [132] награждал тысячей сестерциев за каждого.
 47. Из провинций он взял на себя те, которые были значительнее и управлять 
которыми годичным наместникам было трудно и небезопасно; остальные он отдал в 
управление проконсулам по жребию. Впрочем, некоторые он в случае надобности 
обменивал, а при объездах часто посещал и те и другие. Некоторые союзные города 
[133] , своеволием увлекаемые к гибели, он лишил свободы; другие города он или 
поддержал в их долгах, или отстроил после землетрясения, или наградил латинским 
[134] или римским гражданством за заслуги перед римским народом. Как кажется, 
нет такой провинции, которую бы он не посетил, если не считать Африки и 
Сардинии: он и туда готовился переправиться из Сицилии после победы над Секстом 
Помпеем, но ему помешали сильные и непрерывные бури, а потом для этого уже не 
представилось ни времени, ни повода.
 48. Царства [135] , которыми он овладел по праву войны, он почти все или 
вернул прежним их властителям, или передал другим иноземцам. Союзных царей он 
связывал друг с другом взаимным родством, с радостью устраивая и поощряя их 
брачные и дружеские союзы. Он заботился о них, как о частях и членах единой 
державы, приставлял опекунов к малолетним или слабоумным, пока они не подрастут 
или не поправятся, а многих царских детей воспитывал или обучал вместе со 
своими.
 49. Из военных сил легионы и вспомогательные войска он разместил по провинциям,
 один флот поставил у Мизена, а другой – у Равенны, для обороны Верхнего и 
Нижнего морей. Остальные отряды он отобрал отчасти для охраны столицы, отчасти 
– для своей собственной, так как сопровождавшую его калагурританскую стражу 
[136] он распустил после победы над Антонием, а германскую – после поражения 
Вара. Однако он никогда не держал в Риме более трех когорт, да и то без 
укрепленного лагеря; остальные он обычно рассылал на зимние и летние квартиры в 
ближние города. (2) Всем воинам, где бы они ни служили, он назначил единое 
жалование и наградные, определив для каждого чины и сроки службы и пособие при 
отставке, чтобы после отставки ни возраст, ни бедность не побуждали их к 
мятежам. Чтобы средства для жалования и наград всегда были наготове, он учредил 
военную казну и обеспечил ее за счет новых налогов [137] .
 (3) Желая быстрее и легче получать вести и сообщения о том, что происходит в 
каждой провинции, он сначала расположил по военным дорогам через небольшие 
промежутки молодых людей, а потом расставил и повозки, чтобы можно было в 
случае надобности лично расспросить тех гонцов, которые доставляли донесения 
прямо с мест. 50. Подорожные, бумаги и письма он первое время запечатывал 
изображением сфинкса, потом изображением Александра Великого, и наконец – своим 
собственным, резьбы Диоскурида; им продолжали в дальнейшем пользоваться и его 
преемники. В письмах он всегда точно помечал время их написания, указывая час 
дня и даже ночи.
 51. Милосердие его и гражданственная умеренность засвидетельствованы многими 
примечательными случаями. Не буду перечислять, скольким и каким своим 
противникам он не только даровал прощение и безопасность, но и допустил их к 
первым постам в государстве. Плебея Юния Новата он наказал только денежной 
пеней, а другого, Кассия Патавина, – только легким изгнанием, хотя первый 
распространял о нем злобное письмо от имени молодого Агриппы [138] , а второй 
при всех заявлял на пиру, что полон желания и решимости его заколоть. (2) А 
однажды на следствии, когда Эмилию Элиану из Кордубы в числе прочих 
провинностей едва ли не больше всего вменялись дурные отзывы о Цезаре, он 
обернулся к обвинителю и сказал с притворным гневом: «Докажи мне это, а уж я 
п