потому, что по рукам пошли подметные письма с такими 
стихами: 



    Как ты, козёл, ни грызи виноградник, вина ещё хватит 
    Вдоволь напиться, когда в жертву тебя принесут  [54] .



 (3) Тот же страх заставил его, великого охотника до всяческих почестей, 
отвергнуть новое измышление сената, когда постановлено было, чтобы в каждое его 
консульство среди ликторов и посыльных его сопровождали римские всадники во 
всаднических тогах [55] и с боевыми копьями.
 (4) С приближением грозящего срока он день ото дня становился всё более 
мнительным. В портиках, где он обычно гулял, от отделал стены блестящим лунным 
камнем [56] , чтобы видеть по отражению всё, что делается у него за спиной. 
Многих заключённых он допрашивал только сам и наедине, держа своими руками их 
цепи. Чтобы дать понять домочадцам, что даже с добрым намереньем преступно 
поднимать руку на патрона, он предал смертной казни Эпафродита, своего 
советника по делам прошений, так как думал, что это он своею рукою помог всеми 
покинутому Нерону покончить с собой. 15. Наконец, он убил по самому ничтожному 
подозрению своего двоюродного брата Флавия Клемента чуть ли не во время его 
консульства [57] , хотя человек это был ничтожный и ленивый и хотя его 
маленьких сыновей он сам открыто прочил в свои наследники, переименовав одного 
из них в Веспасиана, а другого в Домициана. Именно этим он больше всего ускорил 
свою гибель.
 (2) Уже восемь месяцев подряд в Риме столько видели молний и о стольких 
слышали рассказы, что он, наконец, воскликнул: «Пусть же разит кого хочет». 
Молнии ударяли в Капитолий, в храм рода Флавиев, в Палатинский дворец и его 
собственную спальню, буря сорвала надпись с подножия его триумфальной статуи и 
отбросила к соседнему памятнику, дерево которое было опрокинуто, выпрямилось 
ещё до прихода Веспасиана к власти [58] , теперь внезапно рухнуло вновь. 
Пренестинская Фортуна [59] , к которой он во всё своё правление обращался 
каждый новый год и которая всякий раз давала ему один и тот же добрый ответ, 
дала теперь самый мрачный, вещавший даже о крови. (3) Минерва, которую он 
суеверно чтил, возвестила ему во сне, что покидает своё святилище и больше не в 
силах оберегать императора: Юпитер отнял у неё оружие. Но более всего потрясло 
его пророчество и участь астролога Асклетариона. На него донесли, что он своим 
искусством предугадывает и разглашает будущее, и он не отрицал; а на вопрос, 
как же умрёт он сам, он ответил, что скоро его растерзают собаки. Домициан 
приказал тотчас его умертвить, но для изобличения лживости его искусства 
похоронить с величайшей заботливостью. Так и было сделано; но внезапно налетела 
буря, разметала костёр, и обгорелый труп разорвали собаки; а проходивший мимо 
актёр Латин приметил это и вместе с другими дневными новостями рассказал за 
обедом императору.
 16. Накануне гибели ему подали грибы; он велел оставить их на завтра добавив: 
«Если мне суждено их съесть»; и обернувшись к окружающим, пояснил, что на 
следующий день Луна обагрится кровью в знаке Водолея, и случится нечто такое, о 
чём будут говорить по всему миру. Наутро к нему привели германского гадателя 
[60] , который на вопрос о молнии предсказал перемену власти; император 
выслушал его и приговорил к смерти. (2) Почёсывая лоб, он царапнул по нарыву, 
брызнула кровь: «Если бы этим и кончилось!» – проговорил он. Потом он спросил, 
который час; был пятый, которого он боялся, но ему нарочно сказали что шестой 
[61] . Обрадовавшись, что опасность миновала, он поспешил было в баню, но 
спальник Парфений остановил его, сообщив, что какой-то человек хочет спешно 
сказать ему что-то важное. Тогда, отпустивши всех, он вошёл в спальню и там был 
убит.
 17. О том, как убийство было задумано и выполнено, рассказывают так. 
Заговорщики ещё колебались когда и как на него напасть – в бане или за обедом; 
наконец, им предложил совет и помощь Стефан управляющий Домициллы, который в 
это время был под судом за растрату. Во избежание подозрения он притворился, 
будто у него болит левая рука, и несколько дней подряд обматывал её шерстью и 
повязками, а к назначенному часу спрятал в них кинжал. Обещав раскрыть заговор, 
он был допущен к императору; и пока тот в недоумении читал его записку, он 
нанёс ему удар в пах. (2) Раненый пытался сопротивляться, но корникуларий 
Клодиан [62] , вольноотпущенник Парфения Максим, декурион спальников Сатур [63] 
и кто-то из гладиаторов набросились на него и добили семью ударами. При 
убийстве присутствовал мальчик-раб, обычно служивший спальным ларам [64] : он 
рассказывал, что при первом ударе Домициан ему крикнул подать из-под подушки 
кинжал и позвать рабов, но под изголовьем лежали только пустые ножны, и все 
двери оказались на запоре; а тем временем император, сцепившись со Стефаном, 
долго боролся с ним на земле, стараясь то вырвать у него кинжал, то выцарапать 
ему глаза окровавленными пальцами.
 (3) Погиб он в четырнадцатый день до октябрьских календ, на сорок пятом году 
жизни и пятнадцатом году власти [65] . Тело его на дешёвых носилках вынесли 
могильщики. Филлида, его кормилица, предала его сожжению в своей усадьбе по 
Латинской дороге, а останки его тайно принесли в храм рода Флавиев и смешала с 
останками Юлии, дочери Тита, которую тоже выкормила она.
 18. Росту он был высокого, лицо скромное, с ярким румянцем, глаза большие, но 
слегка близорукие. Во всём его теле были красота и достоинство, особенно в 
молодые годы, если не считать того, что пальцы на ногах были кривые; но 
впоследствии лысина [66] , выпяченный живот и тощие ноги, исхудавшие от долгой 
болезни, обезобразили его. (2) Он чувствовал, что скромное выражение лица ему 
благоприятствует, и однажды даже похвастался в сенате: «До сих пор, по крайней 
мере, вам не приходилось жаловаться на мой вид и нрав…» Зато лысина доставляла 
ему много горя, и если кого-нибудь другого в насмешку или в обиду попрекали 
плешью, он считал это оскорбление себе. Он издал даже книжку об уходе за 
волосами, посвятив её другу, и в утешение ему