тся еще в чреве матери; а в охваченной и 
поглощенной ими душе отыщется ли хоть крошечное местечко для добрых нравов? 
Найдешь ли ты в целом доме кого-нибудь, кто говорил бы о чем-либо другом? 
Слышим ли мы между юношами, когда нам доводится попасть в их учебные помещения, 
разговоры иного рода? Да и сами наставники чаще всего болтают со своими 
слушателями о том же; и учеников они привлекают не своею требовательностью и 
строгостью и не своими проверенными на опыте дарованиями, а искательными 
посещениями с утренними приветствиями и приманками лести».
 Новые духовные запросы и рост потребностей изменили в корне молодое поколение 
нобилитета. Это хорошо видно даже по ранним письмам Цицерона, начинавшего 
карьеру в качестве «нового человека». В одном из писем он сообщает другу 
Аттику: «Я уплатил Луцию Циннию 20 400 сестерциев за статуи из мегарского 
мрамора в соответствии с тем, что ты написал мне. Твои гермы из пентеликонского 
мрамора с бронзовыми головами, о которых ты сообщил мне, уже и сейчас сильно 
восхищают меня. Поэтому отправляй, пожалуйста, мне в возможно большем числе и 
возможно скорее и гермы, и статуи, и прочее, что покажется тебе достойным и 
того места, и моего усердия, и твоего тонкого вкуса, особенно же то, что ты 
сочтешь подходящим для гимнасия и ксиста (то есть крытой галереи. —  В.Л. ). 
Ведь я так увлечен этим, что ты должен помогать мне, хотя, пожалуй, от других 
лиц я заслуживаю осуждения».
 В рядах сильно ослабленного Суллой сословия всадников (ведь он уничтожил в 
проскрипциях всю его верхушку) появляется слой новых дельцов, выделившийся из 
среды победителей. Именно они, напористые и жадные, обладающие большими связями,
 не чувствующие отвращения знати к коммерческим предприятиям, произведут в 
Италии великие преобразования.
 Богатые собственники, они дают взаймы царям зависимых царств, обедневшим 
городам и аристократическим фамилиям. Убедившись, что Греция и Азия посла всех 
бедствий войны не представляют такой богатой добычи, как прежде, они начинают 
вкладывать значительные средства (чего не делалось раньше) в италийские земли.
 А рядовые солдаты и офицеры многочисленной сулланской армии, хорошо нажившиеся 
в Азии [3] , беспощадно обобравшие во время проскрипций марианцев, быстро 
обзаводились хозяйствами. Все они после страшных войн и сражений, в которых 
неоднократно видели гибель собственных товарищей и сами не раз рисковали 
головой, жаждали теперь мира, тишины, сельской идиллии. Каждый с умилением 
вспоминал дни детства и юности, проведенные в деревне на лоне природы, мирный 
земледельческий труд отцов и дедов и теперь сам хотел вернуться к такому труду, 
рассматривая его как почет, как заслуженный отдых. Деревенская жизнь по 
сравнению с городской, где не было ничего святого после жестокой гражданской 
войны марианцев и сулланцев, после проскрипций и доносов, повседневной яростной 
борьбой честолюбий и зависти граждан к успехам друг друга, казалась поистине 
райской. Варрон в своей сатире «Встающий спозаранку» немногими словами 
нарисовал эту картинку недавнего прошлого, казавшегося многим столь 
соблазнительным: «Молодые люди сами себе стелют постели, которые после работы 
кажутся им мягкими, и сами ставят около них кружку с водой и светильник. Питьем 
им служит светлая, свежая ключевая вода, едой — хлеб и приправой — лук. В доме 
и на поле всякая работа спорится. Дом — вовсе не замечательное строение, но 
архитектор мог бы по нему изучать симметрию. О полях заботятся, чтобы они от 
беспорядка и заброшенности не пришли в нечистоту и запустение, зато благодарная 
Церера отстраняет от растущих тут злаков все невзгоды, так, чтобы их 
впоследствии высоко нагроможденные скирды радовали сердце земледельца. Здесь 
еще почитают гостеприимство; желанным гостем является всякий, кто вскормлен 
материнским молоком. Кладовая с хлебом, бочки с вином, запас колбас, повешенных 
на перекладине, все ключи и замки всегда к услугам странника, перед которым 
вырастет высокая пирамида яств; довольный, сидит потом насытившийся гость у 
кухонного очага, не озираясь по сторонам, но тихо кивая головой. Для его ложа 
расстилают самую теплую овчину с двойным мехом. Здесь еще люди как добрые 
граждане слушаются справедливого закона, который не преследует невинных из 
недоброжелательства и не прощает виновных из милости к ним. Здесь не говорят 
дурно о ближних. Здесь не попирают ногами священного очага, но почитают богов 
молитвой и жертвоприношениями; духу дома бросают кусок мяса в подобающий сосуд, 
а когда умирает домохозяин, его хоронят с той же молитвой, с которой хоронили 
его отца и деда».
 Вот именно такую жизнь хотели вернуть себе сулланские посессоры средней руки. 
При этом в организации хозяйства они следовали не только старику Катону, 
видному наставнику римских земледельцев. Очень популярным у них стал 
агрономический трактат Сазерны, галльские владения которого (200 югеров, то 
есть 50 гектаров, две парные упряжки быков и восемь рабов; из них — два пахаря 
и шесть полевых рабочих) славились обильным производством зерна.
 Однако богатых собственников уже не удовлетворяло ни многоотраслевое хозяйство 
Катона (он имел в виду только Лаций и Кампанию, где одинаково растили хлеб, 
маслины, виноград и овощи, выкармливали свиней, птицу и т.д.), ни 
одноотраслевое хозяйство Сазерны, производившее зерновую продукцию. Стремление 
к максимальной выгоде побуждает богатых людей к созданию крупных скотоводческих 
ферм, к переходу на хозяйства с преобладанием культур винограда и оливок.
 Сельскохозяйственные писатели перерабатывают в нужном направлении рекомендации 
Катона, бравшего за основу имение в 240 югеров для оливкового сада 
(обслуживалось 13 рабами) или в 100 югеров виноградника (обслуживалось 15 
рабами). Молодые писатели применительно к новым условиям (видное место среди 
них занимает Г. Кассий, будущий противник Спартака, владелец богатого имения в 
Сицилии) дискутируют в своих книгах вопросы местоположения имения, его связи с 
рынком, роль садов, лесов и огородов, необходимость для хозяина часто посещать 
свои владения; они обсуждают вопросы