агерем у самого Карфагена. Когда 
консулы сказали, что римляне позаботятся об этом, послы обещали выдать оружие. 
Вместе с послами были отправлены Корнелий Сципион Назика и Гней Корнелий по 
прозвищу Испанский ('Ispan\w);
[528]
они приняли двести тысяч всякого рода оружия, бесконечное множество стрел и 
дротиков, до двух тысяч катапульт, выпускающих заостренные стрелы и камни. Это 
было замечательное и в то же время странное зрелище, когда на огромном 
количестве повозок враги сами везли своим врагам свое оружие; за ними следовали 
послы и все члены совета старейшин и знатнейшие лица города, и жрецы, и другие 
выдающиеся лица; они надеялись, что консулы почувствуют к ним или уважение, или 
сожаление. Введенные со знаками своего достоинства к консулам, они стали перед 
ними. И вот Цензорин (так как он был более красноречив, чем его сотоварищ по 
власти), встав и помолчав долгое время с жестким выражением лица, наконец, 
сказал следующее:

81. "Что касается повиновения, о, карфагеняне, и готовности до сего времени и в 
отношении заложников и в отношении оружия, мы вас хвалим, но нужно в тяжелых 
обстоятельствах говорить кратко. Выслушайте с твердостью остальные приказы 
сената, уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите 
месте вашей страны в восьмидесяти стадиях от моря, так как этот город решено 
срыть до основания". Когда он это еще говорил, они с криком стали поднимать 
руки к небу и призывали богов как свидетелей совершенного над ними обмана; 
много горьких поношений высказывалось против римлян или потому, что они уже 
были готовы умереть, или обезумев, или сознательно раздражая римлян, чтобы 
вызвать их на оскорбление послов. Они бросались на землю, бились о нее и руками 
и головами; некоторые разрывали одежды и истязали собственное тело, как 
охваченные безумием. Когда же, наконец, у них прекратился острый приступ 
отчаяния, наступило долгое и полное печали молчание, и они лежали, как мертвые. 
Римляне были поражены, и консулы решили терпеливо переносить их речи, как 
потрясенных таким невероятным приказом, пока у них не пройдет негодование, 
хорошо зная, что величайшие бедствия сначала толкают безумную храбрость, со 
временем же дерзость сгибается перед необходимостью. Это испытали тогда и 
карфагеняне: когда во время молчания сознание их несчастия еще глубже овладело 
ими, они перестали негодовать; с воплями оплакивали они и себя, и детей, и жен, 
называя их по именам, и самую родину, обращаясь к ней с жалобами, как к живому 
человеку. Жрецы громко называли имена святилищ и находящихся в них богов, 
упрекая и их, словно присутствующих, в своей гибели. И они все так жалобно 
оплакивали и свою родину и самих себя, что и римляне заплакали вместе с ними.

82. Хотя и консулов охватила жалость при виде превратности человеческой судьбы, 
но они оставались суровыми, ожидая, пока карфагеняне насытятся своим плачем. 
Когда же последние прекратили стенания, вновь наступило молчание. И дав себе 
отчет в том, что их город безоружен и малолюден, что нет у них ни кораблей, ни 
катапульт, ни стрел, ни мечей, ни людей, способных обороняться, так как недавно 
еще погибло у них пятьдесят тысяч человек, что у них нет никакого наемного 
войска, ни друга, ни союзника, ни времени, чтобы их приобрести, что враги 
держат в своих руках и их детей, и оружие, и страну и осаждают город 
вооруженные, с кораблями, с пехотой, с машинами и конями, что Массанасса, 
другой их враг, у них под боком, — они воздержались от шума и дальнейшего 
выражения негодования, как нисколько не помогающих в несчастьях, и вновь 
обратились к речам. И Баннон,
[529]
которому было прозвище Тигилла (Tig>llaw), самый знатный из всех 
присутствовавших тогда, попросив разрешения говорить, сказал:


83. "Если есть у нас помимо сказанного еще прежде вам, римляне, право на слово, 
мы будем говорить не для того, чтобы выставлять свое право (не ко времени 
несчастным спорить), но чтобы вы узнали, что у вас есть основательный и 
разумный повод оказать нам милосердие. Ведь мы, властители Ливии и моря в самых 
широких пределах, воевали с вами за гегемонию; от нее мы отказались при 
Сципионе, когда передали вам корабли и слонов, которых имели, и взяли 
обязательство платить вам дань и даем ее своевременно. Во имя богов, которыми 
тогда клялись, пощадите нас, пощадите клятвы Сципиона, клявшегося, что римляне 
будут карфагенянам союзниками и друзьями. Нет ничего, в чем бы мы погрешили 
против этого договора. У нас нет ни кораблей, ни слонов, мы не уклоняемся от 
взносов дани, но были даже вам союзниками против трех царей.
[530]
Пусть не сочтет нужным кто-либо упрекнуть нас, если это раньше мы уже говорили, 
когда вы требовали оружия, ибо несчастия делают многословными и вместе с тем 
при молениях нет ничего могущественнее, как ссылка на договор, да и мы не имеем 
возможности прибегнуть к чему-либо другому, кроме слов, мы, которые всю нашу 
мощь выдали вам. Таковы прежние условия, поручителем которых, о, римляне, 
является Сципион. Что же касается настоящих условий, вы, консулы, являетесь для 
нас и творцами их и свидетелями. Вы потребовали заложников, и мы отвели вам 
самых лучших. Вы потребовали оружия и получили все, чего даже после осады 
взятые города добровольно не отдают. Мы верили обычаю и образу д