нин
[503]
и из-за области пятидесяти городов, которую они называют Туской.
[504]
Из-за этого карфагеняне вновь прибегли к римлянам. Римляне обещали им на этот 
раз отправить послов для решения спора, но затянули отправку, пока можно было 
уже считать, что дело карфагенян в большей части проиграно.


69. И тогда римляне отправили послов и среди них Катана,
[505]
которые, прибыв на спорную землю, потребовали, чтобы обе стороны предоставили 
им право решения относительно всего. Массанасса, конечно, как уже захвативший 
большую долю и всегда твердо полагавшийся на римлян, им это право предоставил, 
карфагеняне же отнеслись к этому предложению подозрительно, так как знали, что 
прежние послы судили недобросовестно. Итак, они сказали, что договор, 
заключенный при Сципионе, не нуждается ни в каком разбирательстве, ни в каком 
исправлении; надо только, чтобы из него ничего не нарушалось. Но послы, не 
желая произносить своего решения, удалились и стали осматривать страну, 
тщательно обработанную и имевшую большие источники доходов. Войдя в город, они 
увидели, насколько он стал могуществен и насколько увеличилось его население 
после бывшего незадолго перед тем истребления, причиненного ему Сципионом. 
Вернувшись в Рим, они говорили, что не столько зависть, сколько страх вызывает 
у них положение Карфагена, города враждебного и столь значительного, соседнего 
и так быстро растущего. И особенно Катон говорил, что никогда у римлян даже 
свобода не будет прочной, пока они не уничтожат Карфагена. Сенат, узнав об этом,
 решил воевать, но сперва пользовался предлогами, а свое решение держал скрытым.
 И говорят, что Катон с того времени в сенате постоянно повторял свое мнение, 
чтобы Карфагена не существовало, Сципион же Насика
[506]
требовал противоположного, чтобы Карфаген был оставлен целым, на страх, как он 
думал, для римлян, уже тогда начавшим отступать от сурового образа жизни.


70.
[507]
У Карфагенян же сторонники демократии изгнали заботившихся о делах Массанассы, 
которых было около сорока; они провели голосование об их изгнании и заставили 
демос поклясться никогда их обратно не принимать и не позволять никому вносить 
предложение об их возвращении. Изгнанные бежали к Массанассе и стали побуждать 
его к войне. Он же, и сам желая того же, послал в Карфаген двоих из сыновей, 
Голоссу
[508]
и Миципсу,
[509]
требуя принять назад изгнанных из-за него. Перед ними, подходившими к городу, 
боэтарх запер ворота, боясь, как бы родственники изгнанных не разжалобили демос 
слезами. А на Голоссу, уже возвращавшегося домой, напал Гамилькар Самнит и 
некоторых из его спутников убил, самого же его привел в страх, вследствие чего 
Массанасса, сделав это себе поводом для нападения, стал осаждать город 
Героскопу,
[510]
подступив к нему в нарушении условий договора. Карфагеняне двадцатью пятью 
тысячами пехотинцев и четырьмястами городских всадников под начальством 
Гасдрубала, бывшего тогда у них боэтархом,
[511]
ополчились на Массанассу. Когда они приблизились, Асасис
[512]
и Суба,
[513]
таксиархи Массанассы, из-за чего-то поссорившиеся с сыновьями Массанассы, 
перешли на их сторону, ведя за собой шесть тысяч всадников; благодаря этому 
Гасдрубал воспрянул духом, переместил лагерь ближе к царю и в нескольких 
стычках имел успех. Массанасса, устраивая ему засаду, понемногу отступал, как 
будто убегая, пока не завел его на большую и пустынную равнину, которую 
отовсюду окружали крутые холмы, где было полное отсутствие продовольствия. 
Тогда он, обратившись против неприятелей, стал лагерем на равнине: Гасдрубал же 
поднялся на холмы, представлявшие как бы своего рода укрепления.


71. На следующий день они собирались вступить в бой, Сципион же Младший,
[514]
взявший впоследствии Карфаген и бывший тогда легатом Лукулла, воевавшего с 
кельтиберами,
[515]
явился в это время к Массанассе, посланный просить у него слонов. Навстречу ему 
Массанасса, сам занятый своим вооружением, как человек готовящийся к битве, 
послал всадников и некоторым из сыновей приказал принять явившегося. Сам же он 
на рассвете выстроил войско, так как, несмотря на то, что ему было восемьдесят 
восемь лет, он был еще хорошим всадником и скакал на неоседланном коне, как это 
в обычае у номадов, одновременно и командуя, и сражаясь, как рядовой воин. Из 
ливийцев номады самые сильные, и хотя все они отличаю