ь с женщиной, тут тоже военный натиск нужен.
Veni, vidi, vici* - таков был мой девиз...
     _______________
          * Пришел, увидел, победил (лат.).

     - Если б моим мечтаниям суждено было бы сбыться,  - сказал Кетлинг, -
я  просил бы  вас  о  дружеской auxilium*.  Хоть  мне  и  дворянский титул
присвоен,  и  благородная кровь течет в моих жилах,  но все же имя мое тут
неизвестно, и не знаю, согласится ли пани Маковецкая...
     _______________
          * Помощи (лат.).

     - Пани Маковецкая?  - перебил его Заглоба.  - Это уж не твоя  печаль.
Она как музыкальная табакерка, как заведешь, так и сыграет. Я сейчас к ней
пойду.  Надо ее загодя упредить,  чтобы на твои маневры не смотрела  косо,
тем паче что вы и ухаживаете как-то чудно,  не по-нашему.  От твоего имени
говорить я не стану,  намекну только,  что дева тебе по  душе  пришлась  и
недурно  было  бы из этой муки и хлебы испечь.  Сей же час пойду,  а ты не
празднуй труса, мне все говорить дозволено.
     И как Кетлинг ни удерживал его, пан Заглоба тут же встал и вышел.
     По дороге ему попалась как всегда бежавшая со всех ног Бася,  и он ей
сказал:
     - А знаешь, Кетлинг из-за Кшиси совсем голову потерял.
     - Не он первый, - отвечала Бася.
     - А тебе не завидно?
     - Кетлинг -  кукла!  Учтивый кавалер,  но кукла. А я коленку об дышло
ударила, вот!
     Тут  Бася  нагнулась  и  принялась  растирать  колену,   одновременно
поглядывая при этом на пана Заглобу.
     - О боже, будь осторожней! Куда ты так мчишься?
     - Кшисю ищу.
     - А что она поделывает?
     - Она? Целует меня бесперестанно и ластится, будто кот.
     - Смотри не говори ей, что Кетлинг голову потерял.
     - Угу! Не скажу!
     Пан Заглоба отлично знал,  что Бася не в  силах будет сдержать слово,
оттого-то и придумал такой запрет.
     Он поспешил дальше, чрезвычайно радуясь своей хитрости, а Бася словно
бомба влетела к панне Дрогоёвской.
     - Я ушибла колено,  а Кетлинг голову потерял!  -  закричала она еще с
порога.  - Не заметила в каретном сарае дышла... и бах! В голове зашумело,
но  ничего,  пройдет!  Пан  Заглоба просил про  Кетлинга не  рассказывать.
Говорила я,  так и будет?  Сразу сказала,  а ты,  верно, сглазить боялась.
Я-то тебя знаю.  Полегчало,  но болит еще! Я про пана Нововейского никаких
намеков не делала,  он на тебя не глядел,  а Кетлинг -  ого-го!  Бродит по
дому, за голову держится и сам с собой разговаривает: люблю тебя, в карете
и пешком...
     Бася лукаво погрозила ей пальчиком.
     - Бася! - крикнула Дрогоёвская.
     - И на щите и под щитом...
     - Боже мой, боже, до чего же я несчастна! - воскликнула вдруг Кшися и
залилась слезами.
     Бася принялась ее утешать, но, увы, тщетно, Кшися впервые в жизни так
безутешно рыдала.
     Ни одна душа в этом доме не знала о том,  что она и впрямь несчастна.
Несколько дней была как  в  лихорадке -  побледнела,  осунулась,  грудь ее
вздымалась  от  тяжких  вздохов,  с  ней  творилось  что-то  необъяснимое;
казалось,  тяжкая болезнь настигла ее  не исподволь,  украдкой,  а  сразу,
налетела как вихрь или ураган,  воспламенила кровь,  поразила воображение.
Она  ни  минуты  не  могла  сопротивляться этой  силе,  такой  внезапной и
беспощадной.  Спокойствие оставило ее.  Воля была подобна птице с подбитым
крылом...
     Кшися и  сама не  знала,  любит она Кетлинга или ненавидит,  и  страх
охватывал ее,  когда она себя об этом спрашивала;  знала только, что из-за
него так сильно бьется сердце и  все помыслы только о нем,  что он всюду в
ней,  с ней, над нею. И не найти от этого защиты! Легче не любить его, чем
заставить себя о нем не думать;  вот он стоит перед глазами, в ушах звучит
его  голос,   им  наполнена  душа...  И  сон  не  приносил  избавления  от
непрошеного гостя.  Стоило ей закрыть глаза, как тут же являлся он, шепча:
<Ты   мне  дороже  целого  королевства,   дороже,   чем  скипетр,   слава,
богатство...>  И лицо его склонялось так низко,  что щеки девушки полыхали
жгучим румянцем.  Это  была русинка с  пылкою душой,  неведомый ей  прежде
огонь,  о котором она и не подозревала, разгорался все сильнее в ее груди,
страх,  стыд и какое-то невольное,  но милое сердцу томление одолевали ее.
Ночь не приносила покоя.  Она чувствовала себя разбитой,  словно от тяжких
трудов.
     <Кшися!  Кшися, опомнись! Что с тобой?!> - говорила она себе. И снова
забывала обо всем как одурманенная.
     Ничего еще  не  случилось,  они  с  Кетлингом друг  другу не  сказали
наедине и двух слов,  но,  хотя она