ыть, любовь дороже жизни.
     Кетлинг умолк.
     Барышни сидели рядышком,  дивясь его пылкости, и умелому красноречию,
искусству столь чуждому польским воякам.  Даже  пан  Заглоба,  который под
конец вроде бы задремал, вдруг встрепенулся и, моргая, стал поглядывать то
на  девиц,  то  на Кетлинга и  наконец,  проснувшись окончательно,  громко
спросил:
     - О чем беседа?
     - Хочу сказать вам спокойной ночи! - отвечала Бася.
     - Ага! Вспомнил: рассуждали об амурах. И к чему пришли?
     - Отделка богаче плаща оказалась.
     - Еще  бы!  А  меня сон одолел.  А  может,  и  жалобы эти:  мечтанья,
стенанья,  воздыханья.  А я возьми да и придумай для складу - засыпанье. И
мое  слово самое верное,  потому что  час поздний.  Спокойной ночи честной
компании,  и  не докучайте мне больше своими амурами...  Боже,  боже!  Кот
мяучит, пока шкварки не съест, а потом знай сидит да облизывается... И я в
свое время был  вылитый Кетлинг,  а  влюблялся так  страстно,  что себя не
помнил,  баран мог бы меня под зад рогами поддать,  я бы не заметил. Но на
склоне лет мне всего милее добрый сон,  особливо если обходительный хозяин
не только до постели проводит, но и напоит так, чтоб голова сама клонилась
к подушке.
     - Рад служить вашей милости! - сказал Кетлинг.
     - Пойдем,  пойдем.  Глядите,  вон как месяц-то высоко. К погоде: небо
чистое,  светло как днем!  Кетлинг об амурах всю ночь готов рассуждать, но
только не забывайте, козочки, он притомился с дороги.
     - О нет,  я ничуть не устал,  в городе отдыхал два дня.  Боюсь, панны
слушать меня устали.
     - Слушая вас, не заметишь, как ночь миновала, - сказала Кшися.
     - Нет ночи там, где солнце светит, - отвечал Кетлинг.
     Тут они расстались -  ведь и правда давно наступила ночь. Опочивальня
у девиц была одна,  и они,  как водится, подолгу болтали перед сном, но на
сей  раз  Басе не  удалось разговорить Кшисю,  потому что  насколько одной
хотелось поговорить,  настолько другая  была  молчалива,  на  все  вопросы
отвечала вполслова -  да,  нет.  И каждый раз,  когда Бася заводила речь о
Кетлинге,  смешно изображая его,  Кшися нежно обнимала ее  за шею,  умоляя
оставить насмешки.
     - Он хозяин этого дома,  - говорила Кшися, - он приютил нас... и тебя
отметил и полюбил сразу...
     - Неужто? - спрашивала Бася.
     - Разве можно тебя не любить,  -  отвечала Кшися. - Все тебя любят, и
я, я тоже...
     С  этими словами она  приближала чудное лицо  свое  к  Басиному лицу,
терлась щекой об ее щеку, целовала ей очи.
     Наконец они угомонились,  но  Кшися долго не  могла уснуть.  Какая-то
тревога томила ее  душу.  Сердце начинало вдруг биться так часто,  что она
прижимала руки к нежным своим персям,  лишь бы унять его биение. Стоило ей
закрыть глаза - в каком-то чудном сне, прекрасное лицо склонялось над ней,
и  тихий голос шептал:  <Ты  мне  дороже целого королевства,  дороже,  чем
скипетр, здоровье и долголетье, жизни самой дороже!>


                                ГЛАВА XII

     Спустя несколько дней пан Заглоба писал Скшетускому письмо,  заключив
его такими словами:
     <А ежели я до коронации к вам выбраться не сумею, не дивитесь. Не мое
к вам пренебрежение тому причина,  но суть в том, что дьявол не дремлет, а
я  не  хочу,  чтобы он пташку из моих рук спугнул и неведомо что подсунул.
Худо будет,  коли Михалу  к  его  приезду  не  смогу  я  сказать:  <Эта-де
просватана,  а гайдучок vacat*.  На все воля божья, но полагаю, что, узнав
такую  новость,  Михал   не   станет   упираться,   и   все   без   особых
praeparationes** уладится,  так что приедете к свадьбе.  А пока,  вспомнив
Улисса, придется мне прибегнуть к кое-каким уловкам, вести интригу, хоть и
нелегко  мне  это,  ибо всю жизнь правда была мне хлебом насущным,  и ею я
весь век бы кормился.  Но ради Михала и любимого моего  гайдучка  я  готов
взять на душу грех,  оба они - чистое золото.  За сим обнимаю вас вместе с
пострелятами и к сердцу прижимаю, всевышнему и его милости препоручая>.
     _______________
          * Свободен (лат.).
          ** Приготовлений (лат.).

     Покончив с  писаниной,  пан  Заглоба присыпал лист песком,  ударил по
нему ладонью и,  отставив подальше от  глаз,  перечел еще раз,  после чего
сложил,  снял с пальца перстень с печаткой, послюнявил ее и хотел было уже
письмо запечатать, но в этом ему помешал своим приходом Кетлинг.
     - Добрый день, ваша милость!
     - Добрый день,  день добрый! - ответил Заглоба. - Погода, слава богу,
отменная, а я гонца к Скшетуским послать собрался.
     - И от меня поклон передайте.
     - Так я и сделал.  Непременно, подумал я, от Кетлинга поклон передать
надо.  Пусть доброй вести возрадуются. Да и как не передать поклон, коли я
про тебя да про барышень целое послание сочинил.
     - С чего бы это вдруг, ваша милость? - спросил Кетлинг.
     Заглоба,  сложив руки на коленях,  долго перебирал пальцами, а потом,
склонив голову, посмотрел на Кетлинга из-под нахмуренных бровей и сказал:
     - Друг Кетлинг, не