ным, что пани Маковецкая
украдкой одернула ее.  Но  Бася все равно не сводила с  него глаз,  словно
прикидывая, каков-то он на войне будет, и наконец, не удержавшись, подошла
к пану Заглобе.
     - А хороший ли он солдат? - спросила она потихоньку старого шляхтича.
     - Лучше не придумаешь. Видишь ли, опыт у него великий, с четырнадцати
лет  служил королю,  против англичан за  праведную веру выступая.  Знатный
дворянин, что и по манерам его лицезреть можно.
     - А вы, ваша милость, видели его в бою?
     - Тысячу раз...  Стоит - не дрогнет, коня по холке треплет и о нежных
чувствах говорить готов.
     - Это что, мода такая говорить о чувствах?
     - Все модно, что небрежение к пулям подтверждает.
     - Ну а в рукопашной, в поединке он каков?
     - Ого-го! Увертлив как бес, тут и говорить не о чем!
     - А против пана Михала устоит?
     - Нет, супротив Михала он пас!
     - Ага!  -  воскликнула Бася торжествующе.  -  Я  так и  знала!  Сразу
подумала - пас! - И захлопала в ладоши.
     - Стало быть, ты сторону Михала держишь? - спросил пан Заглоба.
     Бася  тряхнула головой и  умолкла:  и  только из  груди  ее  вырвался
глубокий вздох.
     - Эх, да что там! Рада, потому что наш!
     - Но  заметь,  гайдучок,  и  заруби себе на носу,  если на поле брани
лучшего  солдата  трудно  найти,  то  для  женских  сердец  он  еще  более
periculosus:* ни одна перед ним не устоит! Купидон у него на посылках.
     _______________
          * Опасен (лат.).

     - А вы об этом Кшисе скажите,  мне материя эта незнакома,  -  сказала
Бася и, обернувшись к панне Дрогоёвской, позвала:
     - Кшися! Кшися! Иди сюда, я что-то тебе скажу!
     - Вот я! - отвечала панна Дрогоёвская.
     - Пан Заглоба говорит,  что ни  одна особа перед Кетлингом не устоит,
глядеть на него опасно. Я смотрю, и как будто бы ничего, а ты?
     - Бася! Бася! - строго, словно читая мораль, произнесла Кшися.
     - Признавайся, нравится он тебе?
     - Опомнись!  Знай меру!  И  не болтай всякий вздор,  пан Кетлинг идет
сюда.
     Кшися не успела еще и сесть, как Кетлинг приблизился и спросил:
     - Смею ли я сим славным обществом насладиться?
     - Милости просим! - отвечала панна Езёрковская.
     - Тогда спрошу смелее - о чем шла речь?
     - О любви! - выпалила, не задумываясь, Бася.
     Кетлинг сел  рядом с  Кшисей.  Минуту они молчали,  потому что Кшися,
обычно  умевшая  поддержать беседу  и  светский тон,  в  присутствии этого
рыцаря как-то странно робела. Наконец он сказал:
     - Правда ли, разговор шел о столь возвышенном предмете?..
     - Да! - тихим голосом отвечала панна Дрогоёвская.
     - Я был бы счастлив услышать ваши мысли на сей счет, сударыня.
     - Простите,  сударь,  мне и смелости, и ума на такой ответ не хватит.
Тут, пожалуй, за вами первое слово.
     - Кшися права! - вмешался Заглоба. - Говори же!..
     - Ну что же, спрашивайте, сударыня! - отвечал Кетлинг.
     Он  устремил  взор  к  небесам,  задумался,  а  потом,  не  дожидаясь
вопросов, заговорил тихо, словно сам с собою беседуя:
     - Любовь -  тяжкое бремя:  свободного она  делает рабом.  Как  птица,
пронзенная стрелой,  падает к  ногам охотника,  так и  человек,  сраженный
любовью,  припадает к  стопам любимой.  Любовь -  это увечье,  человек как
слепец, кроме нее, ничего вокруг не видит...
     Любовь -  это  грусть,  ведь  когда еще  мы  проливаем столько слез и
вздыхаем так тяжко? Кто полюбил, тому на ум нейдут ни наряды, ни танцы, ни
охота,  ни игра в  кости;  он часами сидит,  обняв колени,  и  тоскует так
тяжко, будто близкого друга лишился.
     Любовь -  это  болезнь,  ведь влюбленный бледен лицом,  под глазами у
него тени,  в  руках дрожь,  он  худ,  помышляет о  смерти или  бродит как
безумный,  с нечесаными кудрями, сто раз на песке милое имя пишет, а когда
имя сдует ветер, говорит: <Несчастье!..> и заплакать готов...
     Тут  Кетлинг  на  мгновенье  умолк.  Кто-нибудь  сказал  бы,  что  он
погрузился в раздумья.  Кшися слушала его слова как музыку, всей душой. Ее
оттененные темным пушком губы были приоткрыты, а очи устремлены на рыцаря.
Волосы лезли Баське на глаза, трудно было догадаться, о чем она думает: но
она тоже молчала.
     Вдруг пан Заглоба громко зевнул, засопев, вытянул ноги и сказал:
     - Из такой любви шубы не сошьешь!..
     - И все же,  - продолжал снова рыцарь, - хотя любить тяжкий труд, без
любви  еще  тяжелее  на  свете,   что  тому  роскошь,   слава,  богатства,
драгоценности или  благовония,  кто любви лишился?  Кто из  нас не  скажет
своей любимой:  <Ты  мне дороже целого королевства,  дороже,  чем скипетр,
здоровья и  долголетья дороже...>  Влюбленный рад  был бы  жизнь отдать за
свою любовь, а стало