и заветными поделиться.
     Там  встретили  его  с  удивлением и  радостью,  сменившейся горькими
слезами, едва он поведал о Володыёвском.
     Безутешнее всех был пан Заглоба,  он ушел к пруду и рыдал целый день,
да так усердно,  что,  как сам потом рассказывал,  вода вышла из берегов и
пришлось открыть запруду. Но, поплакав всласть, успокоился и вот что потом
сказал на общем совете:
     - Яну ехать не с руки,  он в суд выбран, хлопот у него предостаточно,
после всех этих войн духи неспокойные витают.  Из того,  что нам здесь пан
Кмициц рассказал,  я заключаю,  что аисты в Водоктах на зиму остаются: они
сейчас там первые работники и  своим делом заниматься должны.  Само собой,
при таком хозяйстве Кмицицу поездка некстати,  сроки ее  никому не ведомы.
Твой приезд,  Анджей,  делает тебе честь,  но послушай совета: отправляйся
домой,  Михалу сейчас такой человек нужен,  который, даже если оттолкнут и
принять не  захотят,  не  затаит обиды.  Patientia* там  нужно и  мудрость
житейская,  а одной твоей дружбы здесь еще non sufficit**. Не прогневайся,
сударь,  коли скажу,  что  мы  с  Яном его первые друзья,  в  каких только
переделках вместе не побывали. Господи боже ты мой! Сколько раз друг другу
на выручку шли!
     _______________
          * Терпение (лат.).
          ** Недостаточно (лат.).

     - Разве что мне из суда уйти? - прервал его Скшетуский.
     - Опомнись,  Ян,  тут интерес государственный!  - сурово возразил ему
Заглоба.
     - Видит  бог,  -  говорил смущенный Скшетуский,  -  двоюродного моего
брата Станислава я всей душой люблю, но Михал мне дороже.
     - А мне Михал и родного брата дороже, тем паче что родного у меня нет
и не было никогда.  Не время спорить, кто Михалу больше предан! Видишь ли,
Ян, если бы это несчастье, только сейчас приключилось, я бы первый сказал:
отдай свой  судейский колпак шуту  и  поезжай.  Но  рассуди,  сколько воды
утекло с той поры,  когда пан Харламп из Ченстоховы на Жмудь поехал, а пан
Анджей к нам из Жмуди. Теперь к Михалу не токмо ехать, но и остаться с ним
надо,  не  токмо плакать,  но  и  поразмыслить с  ним вместе.  Не токмо на
спасителя нашего как на благой пример ему указывать, но приятной беседою и
шуткой ум и  сердце его укрепить.  Знаете,  кому ехать следует?  Мне!  Я и
поеду! Господь меня не оставит: разыщу Михала в Ченстохове - сюда привезу,
а не найду -  в Молдавию за ним потащусь и,  пока в силах щепотку табака к
ноздрям поднести, искать его не перестану.
     Услышав  эти  слова,  оба  рыцаря  принялись поочередно обнимать пана
Заглобу,  а старик при мысли о постигшем Михала несчастье и о том, сколько
у него самого теперь будет хлопот,  снова расчувствовался.  Уже он и слезы
утирать начал, а когда объятья ему наскучили, сказал:
     - Вы меня за Михала не благодарите, он мне не чужой.
     - Не за Володыёвского тебя благодарим,  -  отвечал Кмициц,  - но лишь
бесчувственное,  поистине каменное сердце  не  тронула  бы  твоя,  сударь,
готовность в  столь преклонные годы -  дружбы ради -  на край света ехать.
Другие в эти годы о теплой лежанке помышляют,  а ты,  благородный человек,
так о долгой дороге говоришь, будто мне или Скшетускому ровесник.
     Заглоба не скрывал своих лет,  но,  по правде говоря, не любил, когда
ему о старости,  как о верной подруге многочисленных недугов,  напоминали,
и,  хотя глаза у  него все еще были красные от  слез,  он,  покосившись на
Кмицица, сказал:
     - Ах, сударь! Коль мне пошел семьдесят седьмой год, я с тоскою взирал
на белый свет,  словно два топора над моей головой занесены были, но когда
мне  стукнуло восемьдесят,  такая бодрость во  все  члены вступила,  что о
женитьбе стал подумывать.  И  еще  неизвестно,  кто  перед кем похвалиться
может.
     - Я хвалиться не стану, но ты, сударь, достоин самой высокой похвалы.
     - Со мной тягаться не след,  а то,  глядишь, и оконфузить могу, как в
свое время я пана гетмана Потоцкого(*) в присутствии его величества короля
оконфузил.  Пан  гетман на мой возраст намеки делал,  а я возьми и скажи -
давай,  мол,  через голову кувыркаться,  и поглядим, чья возьмет? И что же
оказалось?  Пан  Ревера перекувыркнулся три раза,  и его гайдуки поднимать
кинулись - сам встать на ноги не мог,  а я его со всех сторон  обошел:  ни
мало  ни  много  тридцать  пять  раз через голову перекувыркнулся.  Спроси
Скшетуского, он своими глазами видел.
     Скшетуский уже  привык,  что  с  некоторых пор  пан Заглоба постоянно
ссылался на него как на свидетеля,  он и бровью не повел и снова заговорил
о Володыёвском.
     Заглоба меж тем умолк,  погрузившись в  раздумья,  и лишь после ужина
повеселел и обратился к друзьям с такими словами:
     - А теперь я скажу вам то,  что не всякому уму доступно.  Все в руках
божьих, но сдается мне, Михал скорее залечит эту рану, чем мы думаем.
     - Дай-то бог,  но только как ты, сударь, об этом догадался? - спросил
Кмициц.
     - Гм!  Тут  и  чутье  особое  надобно,  которое  от  бога  дается,  и
опытность,  которой у вас в ваши годы быть не может,  да и Михала понимать
надо.  У каждого свой нрав и характер. Одного так несчастье прибьет, будто
бы,  выражаясь фигурально,  в  реку  бросили камень.  Вода поверху tacite*
течет,  а  меж тем на дне камень,  он путь ей преградил,  воду баламутит и
бередит жестоко,