е обо мне,  о Володыёвском речь,  - отвечал Харламп, - и
признаюсь вам, любезные, я за его разум опасаюсь.
     - Господь не допустит такого, - сказала пани Александра.
     - Если и не допустит, то ведь Михал рясу наденет, как на духу говорю:
за всю свою жизнь не видел я жалостней картины! А жаль солдата! Ох, жаль!
     - Как  это жаль?  Одним слугой господним больше будет!  -  отозвалась
снова пани Александра.
     Харламп подкрутил усы, вытер рукой лоб.
     - Сударыня-благодетельница...  Вот ведь какое дело - может, больше, а
может,  и нет.  Посчитайте, почтеннейшие, сколько он еретиков да язычников
на тот свет отправил, этим он спасителя нашего и пречистую деву богородицу
больше,  чем иной ксендз молитвами восславил.  Поучительная история! Пусть
каждый служит всевышнему,  как умеет.  И  еще я вам скажу,  средь иезуитов
всегда кто-нибудь похитроумней его сыщется,  а  второй такой сабли во всей
Речи Посполитой не найти!
     - Верно говоришь! - отозвался Кмициц. - Не знаешь ли, брат, где он: в
Ченстохове али уехал куда?
     - Там я его оставил. Что потом было - не ведаю. Одно знаю. Не дай бог
рассудок у него помутится или другая какая хворь, родная сестра несчастья,
привяжется,  останется он один-одинешенек -  без родных,  без друзей,  без
всякого утешения.
     - Да  хранит тебя,  друже,  в  святом нашем городе пречистая дева!  -
воскликнул Анджей Кмициц. - А уж доброты твоей вовек не забуду, был ты для
меня названым братом!..
     Все смолкли,  пани Александра сидела  задумавшись  и  вдруг,  вскинув
златоволосую голову, сказала, обратясь к мужу:
     - Помнишь ли ты, Ендрек, чем мы ему обязаны?
     - Коли забуду -  гпаза у собаки занять придется, а то своими на людей
глядеть совестно будет.
     - Ендрек, оставить его в беде грех великий!
     - Как это?
     - Езжай к нему.
     - Ах,  добрая душа,  золотое сердечко!  -  воскликнул Харламп и  стал
целовать ручки пани Оленьке.
     Но Кмицицу не по вкусу пришелся этот совет, он покачал головой.
     - Ради него я бы на край света поехал,  но видишь сама... если бы ты,
не к  ночи будь сказано,  здорова была,  посуди сама.  Боже упаси,  случай
какой приключится.  Да  я  бы  там высох с  горя.  Жена для меня на первом
месте, а уж после друзья-товарищи. Жаль Михала, но...
     - Я тут под опекой отцов лауданцев.  Сейчас здесь спокойно, да и я не
из пугливых.  Без божьей воли волос с  моей головы не упадет...  А Михалу,
быть может, помощь твоя нужна...
     - Ох, нужна, нужна! - вставил словечко Харламп.
     - Слышь,  Ендрек. Я здорова. Здесь меня никто не обидит. Знаю, тяжело
тебе на отъезд решиться...
     - Легче было бы супротив пушек с саблей идти... - отозвался Кмициц.
     - Неужто ты  думаешь,  совесть тебя не заест,  коли останешься,  ведь
днем  и  ночью вспоминать будешь:  друга своего я  в  беде  бросил.  Да  и
господь, разгневавшись, откажет нам в благословении.
     - Нож мне в сердце вонзаешь!  В благословении откажет? Вот чего боюсь
так боюсь.
     - Другого такого товарища у  тебя на  свете нет  -  спасать его  долг
святой!
     - Я Михала всем сердцем люблю!  Уговорила!  Коли ехать -  так мешкать
нечего,  каждый час на счету!  Сейчас велю заложить лошадей.  Боже ты мой,
неужто  ничего  другого  придумать  нельзя?   Черт  дернул  их  под  Калиш
забраться.  Да разве я о себе, о тебе пекусь я, душа моя! Мне легче именья
и всего добра лишиться, чем один-единственный день с тобой провести розно,
кабы  мне  кто  сказал,  что  я  не  ради  подвигов ратных тебя здесь одну
оставлю,  заколол бы я его,  как цыпленка. Долг, говоришь? Будь по-твоему.
Назад глядеть -  дело пустое. Но если бы не Михал, не поехал бы, ей-ей, не
поехал!
     Тут он обратился к Харлампу:
     - Пойдем,  сударь,  со мной в конюшни,  седлать пора.  Оленька,  вели
собрать  меня  в  дорогу.  Да  пусть  кто-нибудь  из  наших  лауданских за
обмолотом присмотрит... А ты, пан Харламп, хоть недельки две посиди у нас,
жену мою не оставляй.  Может, здесь в окрестностях именьице какое сыщется.
Любич в  аренду возьмешь?  Годится?  Однако на  конюшню пора.  Через час в
путь. Пора так пора!..


                                 ГЛАВА II

     Еще  задолго до  захода  солнца  рыцарь  простился с  плачущей женой,
которая дала  ему  на  дорогу  ладанку с  частицей животворящего креста  в
золотой оправе, и двинулся в путь. Кмициц смолоду был привычен к походам и
потому мчал во весь опор, словно гнался за татарами.
     Доехав  до  Вильно,  он  свернул  на  Гродно  и  Белосток,  а  оттуда
отправился в Седльце.  Подъезжая к Лукову,  он узнал,  что Скшетуские всем
семейством,  с детьми и с паном Заглобой, вернулись из-под Калиша, и решил
заглянуть к ним, с кем же еще мог он дума