омплиментом ответить на  комплимент,  дабы  ее  не  приняли  за  сельскую
простушку,  но дух у нее перехватило, в висках стучало, сердце колотилось,
словно от  великой усталости.  Она  чуть  приоткрыла глаза  -  перед  ней,
склонив голову,  стоял Кетлинг и  глядел с  нежностью и  восторгом.  Кшися
дрожащими  руками  схватилась  за  полы  платья,  чтобы  сделать  кавалеру
реверанс, но, на счастье, за дверью раздался шум и с возгласами: <Кетлинг!
Кетлинг>, в комнату, пыхтя, ворвался пан Заглоба.
     Они кинулись друг другу в  объятья,  а панна,  понемногу опомнившись,
украдкой поглядывала на рыцаря.  Он обнимал Заглобу сердечно,  но с  такой
благородной сдержанностью в каждом движении,  какая или передается от отца
к сыну,  или приобретается в самом изысканном обществе,  при королевских и
магнатских дворах.
     - Как поживаешь?  - спрашивал Заглоба. - Рад тебе в твоем дому, будто
в собственном.  Дай на тебя взглянуть.  Ха!  Да ты похудел! Уж не амуры ли
тому причиной?  Ей-ей,  похудел!  Михал-то в хоругвь поехал. А ты молодец,
что  сюда  завернул!  Михал о  монастыре больше не  помышляет.  Сестра его
приехала и  барышень привезла.  А  девки,  как репки!  Панна Езёрковская и
панна Дрогоёвская.  Батюшки,  Кшися-то  здесь!  Прошу прощения,  но ведь я
правду сказал,  пусть у  того глаза вылезут на  лоб,  кто  вам  в  красоте
откажет, ну а тебя пан Кетлинг и сам видит, не слепой.
     Кетлинг в третий раз склонил голову и сказал с улыбкой:
     - Цейхгаузом сей дом я оставил,  а нашел Олимпом,  ибо, войдя, увидел
богиню.
     - Как поживаешь,  Кетлинг?!  -  воскликнул Заглоба,  не довольствуясь
первым приветствием,  и  снова заключил рыцаря в  объятья.  -  Это что!  -
продолжал он.  -  Ты еще гайдучка не видел.  Кшися хоть куда, но и та мед,
мед!  Как поживаешь,  Кетлинг?!  Дай тебе бог здоровья. Буду говорить тебе
<ты>!  Ладно?  Старому так сподручнее...  Рад гостям, да? Перед сеймом все
дворы да гостиницы забиты были, пани Маковецкая здесь обосновалась, теперь
посвободней стало,  и  она,  должно быть,  дом  снимет.  Негоже барышням в
обители холостяка оставаться, люди коситься будут, и сплетен не оберешься.
     - Помилуйте!  Никогда я  на  это  не  соглашусь!  Володыёвский мне не
просто друг,  он мне названый брат,  и пани Маковецкую я как сестру у себя
принять готов.  А  вас,  сударыня,  молю за меня заступиться.  Хотите,  на
колени стану.
     Сказав это, Кетлинг опустился перед Кшисей на колени и прижал к губам
ее  руку,  при этом он  с  мольбой смотрел ей  в  глаза,  то весело,  то с
грустью, а она все заливалась румянцем, пока наконец Заглоба не сказал:
     - Ай  да Кетлинг.  Не успел приехать,  а  уже на коленях.  Непременно
скажу об этом пани Маковецкой. За натиск хвалю! А ты, душа моя, полюбуйся,
вот они, светские обычаи!..
     - Светская жизнь мне неведома!..  -  тихонько шепнула панна, смущаясь
все больше.
     - Могу ли я надеяться на помощь вашу? - спрашивал Кетлинг.
     - Встаньте, сударь!..
     - Могу ли я  на вашу помощь надеяться?  Я брат пана Михала.  Если дом
опустеет, он нам этого вовек не простит.
     - Воля моя здесь ничего не значит!  -  отвечала,  слегка опомнившись,
панна Кшися. - Но вам за добрую волю вашу спасибо.
     - Благодарю! - отвечал Кетлинг, поднося к губам ее руку.
     - Ха!  На дворе мороз,  а Купидон-то голый,  но, впрочем, в этом доме
ему не замерзнуть! - крикнул Заглоба.
     - Полно, сударь, полно! - сказала Кшися.
     - Я уж вижу:  от одних только вздохов скоро оттепель будет!  От одних
только вздохов!..
     - Слава богу,  что вы,  пан Заглоба,  не утратили своего беззаботного
нрава, - сказал Кетлинг, - веселый нрав - признак здоровья.
     - И чистой совести, чистой совести! - подхватил Заглоба. - Как сказал
один мудрец:  <У кого свербит,  тот и чешется>. А у меня нигде не свербит,
вот я и весел!  Как живешь, Кетлинг?! О, сто тысяч басурманов! Что я вижу?
Ты ведь был настоящий поляк -  в рысьей шапке да с саблей,  а теперь опять
англичанином заделался, и ноги у тебя тонкие, как у журавля!
     - Я в Курляндии был долго, там польское платье не модно, а сейчас два
дня в Варшаве, у аглицкого посла гостил.
     - Так ты, значит, к нам из Курляндии пожаловал?
     - Да. Приемный отец мой скончался, а перед смертью там же отписал мне
еще одно поместье.
     - Вечная ему память! Католик он был?
     - Да.
     - Ну  пусть  это  тебе  утешением  послужит.  А  нас  ты  ради  своих
курляндских владений не покинешь?
     - Здесь хотел бы я  жить и умереть!  -  ответил Кетлинг,  взглянув на
Кшисю.
     А она молчала, опустив долу длинные ресницы.
     Пани Маковецкая  вернулась  домой  затемно,   Кетлинг   встречал   ее
почтительно,  словно удельную княгиню.  Она хотела было уже на другой день
подыскивать себе в городе дом,  но,  как ни  противилась,  вынуждена  была
уступить.  Рыцарь  на  коленях  так  долго ее молил,  ссылаясь при этом на
братство свое с Володыёвским,  что она сдалась.  Решено было,  что  и  пан
Заглоба  погостит  еще:  столь  почтенный  муж  в  доме - лучшая защита от
злословья.  Да он и  сам  рад  был  остаться,  потому  что  от  всей  души
привязался к гайдучку и лелеял тайные планы,  для коих его глаз был нужен.
И барышни повеселели, а Бася сразу же открыто приняла сторону Кетлинга.
     - Сегодня выбираться поздно, а где сутки, там и неделя!
     Ей,  как и Кшисе,  Кетлинг понравился, он всегда женщинам нравился, а
Бася к  тому же до сей поры никогда еще не видела иноземного рыцаря,  если
не считать офицеров наемной пехоты,  людей и попроще, и менее знатных; она
ходила вокруг него,  раздувая ноздри, потряхивая светлыми вихрами, и глаза
ее светились детским любопытством,  таким открове