ь может, пан Михал слегка и вскружил ей голову. Он был
в  зените славы,  его  называли лучшим солдатом Речи  Посполитой.  Знатные
рыцари произносили с  почтением его имя.  Сестра превозносила до  небес ее
благородство,  несчастье придавало ему таинственность,  к тому же,  живя с
ним под одной крышей, девушка и сама не могла не оценить его достоинств.
     Кшисе нравилось быть любимой,  такова была ее натура;  и  когда в эти
последние перед отъездом дни пан Михал вдруг сделался к  ней холоден,  она
была уязвлена, но благоразумно решила не дуться и добротой вновь завоевать
его сердце.
     Это  оказалось совсем  не  трудно:  на  другой  день  Михал  ходил  с
виноватым видом и  не только не избегал Кшисиного взгляда,  а словно хотел
сказать: <Вчера я не замечал тебя, а сегодня готов просить прощения>.
     И бросал на нее такие красноречивые взгляды,  что к лицу ее приливала
кровь и  душу томило предчувствие,  что непременно случится что-то важное.
Все к  тому и шло.  После обеда пани Маковецкая вместе с Басей отправились
навестить Басину родственницу,  супругу львовского подкомория, что гостила
в  Варшаве,  а  Кшися,  сославшись на  головную  боль,  осталась дома:  ее
разбирало любопытство, что-то они с паном Михалом скажут друг другу, когда
останутся наедине.
     Пан  Заглоба тоже  сидел  дома,  но  он  любил  после  обеда  соснуть
часок-другой,  говоря,  что дневной сон освежает и располагает к вечернему
веселью.  Побалагурив часок,  он  ушел  к  себе.  Кшисино сердце  забилось
тревожней.
     Но  какое же  ждало ее  разочарование!  Михал вскочил и  вышел с  ним
вместе.
     <Полно, скоро вернется>, - подумала Кшися.
     И,  натянув  на  маленькие круглые пяльцы  шапку,  подарок Михалу  на
дорогу, стала золотом вышивать ее.
     Но,  впрочем,  она  то  и  дело  поднимала  голову  и  поглядывала на
гданьские часы, что стояли в углу гостиной и важно тикали.
     Прошел час, другой, а рыцаря не было.
     Панна  положила  пяльцы  на   колени  и,   скрестив  руки,   заметила
вполголоса:
     - Робеет,  но, пока с силами соберется, наши, того и гляди, нагрянут,
так мы ничего друг другу и не скажем. А то и пан Заглоба проснется.
     В эту минуту ей и впрямь казалось, что они должны тотчас объясниться,
а  Володыёвский все медлит,  и  объяснение может не состояться.  Но вот за
стеной послышались шаги.
     - Он тут недалече,  - сказала панна и снова с усердием склонилась над
вышивкой.
     Володыёвский и  в  самом деле был за стеною,  в соседней комнате,  но
войти  не  смел,  а  тем  временем солнце побагровело и  стало клониться к
закату.
     - Пан Михал! - окликнула его наконец Кшися.
     Рыцарь вошел и застал Кшисю за вышиваньем.
     - Вы звали меня, сударыня?
     - Подумала,  не чужой ли кто бродит?  Вот уже два часа,  как я  здесь
одна.
     Володыёвский придвинул стул поближе и уселся на краешек.
     Прошла  еще  минута,  показавшаяся вечностью;  Володыёвский молчал  и
шаркал ногами от волнения,  пряча их под стул,  да усы у него вздрагивали.
Кшися отложила шитье и подняла на него глаза;  они глянули друг на друга и
в смущении потупились...
     Когда  Володыёвский  снова  взглянул  на  Кшисю,   лицо  ее  освещало
заходящее солнце,  и  она была чудо как хороша.  Завитки ее волос отливали
золотом.
     - Покидаете нас, сударь? - тихо спросила она Михала.
     - Что делать?!
     И снова наступило молчание, которое нарушила Кшися.
     - Я уж думала, вы сердитесь на меня, - тихонько сказала она.
     - Жизнью клянусь,  нет! - воскликнул Володыёвский. - Коли так, я бы и
взгляда вашего не стоил. Но клянусь, не было этого!
     - А что было? - спросила Кшися, подняв от шитья взгляд.
     - Вы  знаете,  сударыня,  я  всегда правду говорю,  любой  выдумке ее
предпочитая.  Но каким утешеньем были для меня ваши слова - этого выразить
не сумею.
     - Дай бог,  чтобы всегда так было,  -  сказала Кшися, сплетая руки на
пяльцах.
     - Дай  бог!  Дай  бог!  -  отвечал пан  Михал с  грустью.  -  Но  пан
Заглоба...  как на духу говорю вам,  сударыня... пан Заглоба сказывал, что
дружба с лукавым племенем многие опасности таит.  Она подобна жару в печи,
что лишь подернут золою, вот я и поверил в опытность пана Заглобы, и - ах,
прости,  сударыня,  простака  солдата,  кто-нибудь  наверное поискусней бы
фортель придумал,  а  я...  я  пренебрегал тобою,  хотя и  сердце истекало
кровью, и жизнь не мила...
     Сказав это,  пан Михал зашевелил усиками с  такой быстротою,  какая и
жуку недоступна.
     Кшися  опустила  голову,  и  две  крохотные слезинки одна  за  другой
скатились по ее щекам.
     - Коли вам,  сударь,  так покойнее,  коли родственные мои чувства для
вас помеха, я их от вас скрою.
     И еще две слезинки, а за ними и третья блеснули в ее взоре.
     Но  этого  зрелища пан  Михал не  мог  вынести.  В  мгновенье ока  он
оказался возле Кшиси и  взял ее руки в свои.  Пяльцы покатились