колен на
середину комнаты;  рыцарь не обращал на это никакого внимания; он прижал к
губам теплые, нежные, бархатистые руки и повторял:
     - Не плачь, душенька! Умоляю, не плачь!
     Она обхватила руками голову,  как это бывает в минуты смущения, но он
все  равно  осыпал  их  поцелуями,   пока  живое  тепло  ее  лба  и  волос
окончательно не лишило его рассудка.
     Он сам не заметил, как и когда губы его дотронулись до ее лба, и стал
целовать его все горячее,  а потом коснулся заплаканных глаз, и тут голова
у него пошла кругом,  он прикоснулся к нежному пушку над ее губами, и уста
их соединились в долгом поцелуе.  В комнате стало совсем тихо, только часы
по-прежнему важно тикали.
     Неожиданно в передней послышался топот ног и звонкий голос Баси.
     - Ох мороз! Ну и мороз! - повторяла она.
     Володыёвский отскочил от Кшиси, словно испуганный тигр от жертвы, и в
ту же минуту в комнату ворвалась Бася:
     - Ох мороз! Ну и мороз!!!
     И  вдруг споткнулась о лежавшие посреди комнаты пяльцы.  Остановилась
и, с удивлением поглядывая то на пяльцы, то на Кшисю, сказала:
     - Что это? Это вы заместо снаряда друг в дружку кидали?
     - А  где  тетушка?  -  спросила  панна  Дрогоёвская,  стараясь  унять
волнение в груди и говорить как можно спокойнее и натуральнее.
     - Тетушка из саней выбираются,  -  тоже изменившимся голосом отвечала
Бася.
     Подвижные ее  ноздри раздувались.  Она еще раз глянула на  Кшисю,  на
пана Володыёвского, который за это время успел поднять пяльцы, повернулась
и выбежала.
     Но  в  эту  минуту в  гостиную величественно вошла  пани  Маковецкая,
сверху спустился пан Заглоба,  и  они повели разговор о супруге львовского
подкомория.
     - Я не знала,  что кума пану Нововейскому крестной матерью доводится,
- говорила тетушка,  - да он, должно быть, открылся ей во всем. Басе покою
не давала - все о нем да о нем.
     - Ну а Бася что? - спросил Заглоба.
     - А что там Бася!  Как об стенку горох.  Говорит: <У него нет усов, у
меня разума, поглядим, кто скорей своего дождется>.
     - Знаю,  за словом в карман она не полезет,  но что там у нее на уме?
Ох и хитрое племя!
     - У  Баськи что на уме,  то и  на языке.  А впрочем,  я вашей милости
говорила, не почуяла она еще божьей воли. Кшися - статья особая.
     - Тетенька! - неожиданно подала голос Кшися.
     Но дальнейший разговор прервал слуга, объявивший, что кушать подано.
     Все пошли в столовую, только Баси не было.
     - А где же барышня? - спросила хозяйка слугу.
     - Барышня на  конюшне.  Говорю  ей,  ужинать пора,  а  она  в  ответ:
<Сейчас> - и на конюшню бегом.
     - Или стряслось что?  Такая веселая была!  - сказала пани Маковецкая,
обращаясь к Заглобе.
     - Пойду  приведу  ее!  -  сказал  маленький  рыцарь,  чувствуя  укоры
совести.
     И поспешил на конюшню.
     Бася  и  в  самом деле  была  там:  сидела у  дверей на  охапке сена.
Задумалась и не заметила, как он вошел.
     - Панна Барбара! - сказал маленький рыцарь, склоняясь над ней.
     Бася вздрогнула,  будто очнувшись, и подняла на него глаза, в которых
Володыёвский,  к  своему  великому удивлению,  увидел две  большие,  будто
жемчуг, слезы.
     - О боже! Что с тобой? Ты плачешь?
     - И  вовсе нет!  Вовсе нет!  -  вскочив,  воскликнула Бася.  -  Это с
мороза!
     И рассмеялась, но смех ее звучал ненатурально.
     А  потом,  желая отвлечь от  себя внимание,  показала на стойло,  где
стоял жеребец, подарок Володыёвскому от гетмана.
     - Ты  говоришь,  сударь,  что к  этому коню и  подойти нельзя?  А  ну
поглядим!
     И прежде чем Михал успел ее остановить,  вошла в стойло.  Жеребец тут
же взвился на дыбы, забил копытами, прижал уши.
     - О боже!  Да он убьет тебя,  панна Бася!  - воскликнул Володыёвский,
вбегая вслед за ней в стойло.
     Но Бася бесстрашно хлопала коня по холке, повторяя:
     - Ну и пусть! Пусть! Пусть убьет!
     А  конь,  повернув к ней морду с дымящимися ноздрями,  тихонько ржал,
будто радуясь ласке.


                                 ГЛАВА X

     Всю ночь Володыёвский не сомкнул глаз, все прежние страдания казались
ему ничтожными.  Он  корил себя за  измену умершей,  память о  которой так
чтил,  и  за то,  что дурно поступил с  живою,  вселил в  ее душу надежды,
злоупотребил дружбой,  поступил как человек без чести и совести.  Другой и
думать забыл бы  о  поцелуе,  ну,  может,  вспомнил бы  эту историю,  лихо
покручивая ус;  но  пан  Володыёвский,  как всякий человек,  потерпевший в
жизни крушение,  после смерти Ануси сделался очень щепетилен. Что ему было
делать? Как поступит