молкла и  быстрым шагом поспешила к  дому.  Пан Михал шел возле нее,
чуть смущенный.  Грустно ему было,  не по себе и неловко.  Он хотел что-то
ответить,  но разговор не клеился.  И все же ему казалось,  что они должны
объясниться,  именно сейчас, наедине, без свидетелей. <Только бы начать, -
подумал он, - а там уж пойдет...>
     И ни с того ни с сего спросил:
     - Пан Нововейский давно приехал?
     - Недавно, - отвечала Кшися, и разговор опять оборвался,
     <Не надо так начинать,  -  подумал пан Володыёвский,  -  эдак никогда
ничего путного не  скажешь.  Должно быть,  от  тоски  я  последней крупицы
разума лишился>.  И  так некоторое время он шел молча,  только усы у  него
топорщились все больше и больше.
     Наконец возле самого дома он остановился и сказал:
     - Видишь ли,  сударыня,  если я  столько лет своим счастьем жертвовал
ради отчизны, как же и теперь ради нее утехами своими не поступиться?
     Володыёвскому казалось,  что  столь  простой  аргумент должен  тотчас
убедить Кшисю, но она, помедлив, ответила с мягкой грустью:
     - Чем больше пана Михала узнаешь, тем больше чтишь его и ценишь...
     Сказав это,  она  вошла в  дом.  Уже в  сенях долетели до  них Басины
возгласы: <Алла! Алла!>
     В  гостиной  они  увидели  Нововейского,  который,  согнувшись в  три
погибели,  с  платком на  глазах,  шарил по всей комнате,  пытаясь поймать
Басю,  а  она с  возгласом <Алла> увертывалась от него.  Пани Маковецкая у
окна беседовала с паном Заглобой.
     Но  с  их приходом все изменилось.  Нововейский снял с  глаз платок и
подбежал к пану Михалу здороваться.  Подскочила и запыхавшаяся Бася, а там
уж и сестра с паном Заглобой.
     - Так  что  там?  Говори  же!  Что  сказал  пан  гетман?  -  начались
расспросы.
     - Дорогая сестра, - отвечал Володыёвский, - коли хочешь передать мужу
весточку, пользуйся оказией, на Русь еду!
     - Уже посылают!  Ради всех святых,  никого не  слушай и  не  езди!  -
жалобно воскликнула пани Маковецкая.  - Что же это такое, никакого роздыха
тебе нет.
     - Неужто  назначение получил?  -  спрашивал нахмурившийся Заглоба.  -
Верно говорит пани благодетельница - ты у них во всякой бочке затычка.
     - Рущиц в Крым едет, я у него хоругвь принимаю, вот и пан Нововейский
сказывал, что весной все дороги от людей черными станут.
     - Неужто   и   впрямь  одним   нам   суждено  будто   псам   дворовым
отбрехиваться,  Речь Посполитую от татей охраняя!  - воскликнул Заглоба. -
Другие даже не знают, из какого конца мушкета стрелять, а мы никогда покоя
не ведаем!
     - Полно! Это дело решенное! - отвечал пан Володыёвский. - Служба есть
сдужба!  Я слово пану гетману дал,  что воевать буду, а позднее ли, раньше
ли - не все ли равно.
     Тут пан Володыёвский, подняв указательный палец вверх повторил тот же
довод, что и в разговоре с Кшисей:
     - Видите ли, друзья любезные, коли уж я столько лет от счастья бежал,
то какими глазами буду сейчас на вас глядеть, ратную службу на милый досуг
меняя?
     На   это  никто  ему  не  ответил,   только  Бася  подошла  к   нему,
нахмурившись, надув губки, словно обиженный ребенок, и сказала:
     - Жалко пана Михала!
     А Володыёвский весело рассмеялся.
     - Дай бог тебе счастья.  Ведь ты еще вчера говорила, что любишь меня,
как татарина!
     - Вот еще!  Как татарина!  Не говорила я такого!  Вы,  сударь, там на
татарах душу отведете, а нам без вас здесь скучать придется.
     - Угомонись,  гайдучок!  (Прости, что я так тебя зову, но только ужас
как  идет тебе это прозвище.)  Пан гетман сказывал,  что отлучка моя будет
недолгой. Через неделю или две отправлюсь в путь, а к избранию и коронации
непременно должен поспеть в  Варшаву.  Сам  гетман этого пожелал,  и  быть
посему, даже если Рущиц из Крыма к маю не вернется.
     - Вот и отлично!
     - Эх,  была не была,  послужу и  я  у пана полковника под началом,  -
сказал пан Нововейский, быстро взглянув на Басю.
     А она в ответ:
     - Губа не дура!  С  паном Михалом служить всякий рад.  Езжай,  езжай,
сударь! Пану Михалу веселей будет!
     Молодец только  вздохнул,  провел  широкой ладонью по  пышным волосам
своим и вдруг вытянул вперед руки, будто играя в жмурки, и закричал:
     - Но сначала я панну Барбару поймаю, ей-ей, поймаю!
     - Алла! Алла! - звонко воскликнула Бася.
     Тем  временем к  Володыёвскому подошла Кшися.  Просветлевшее лицо  ее
было исполнено тихой радости.
     - Ах, злой, нехороший пан Михал! К Басе добрый, а ко мне злой.
     - Я  злой?  К  одной только Басе добрый?  -  с удивлением переспросил
рыцарь.
     - Басе пан Михал сказал,  что скоро вернется,  а кабы я это знала, не
приняла бы отъезд так близко к сердцу!
     - Ненагляд...  -  воскликнул было пан Михал,  но тут же умерил пыл: -
Друг мой дорогой!  Сам не помню,  что я наговорил,  совсем,  видно, голову
потерял!


                                 ГЛАВА I