грешен, каюсь и говорить не могу от
стыда...
     Гетман молча прижал его к сердцу.
     - Горсточка нас, - сказал он, - но другие пойдут вслед за нами.
     - Когда ехать надобно?  -  спросил маленький рыцарь.  -  Я  могу и до
самого Крыма добраться, мне не впервой.
     - Нет, - сказал гетман. - В Крым я Рущица пошлю. У него там побратимы
да и тезки найдутся,  вроде и братья двоюродные,  их еще  в  детстве  орда
угнала,  а потом они в басурманскую веру перешли, прославились и в больших
чинах ныне.  Они ему послужат  верой  и  правдой,  а  ты  здесь  в  степях
пригодишься, другого такого наездника во вражеский стан не найти.
     - Когда ехать прикажете? - повторил маленький рыцарь.
     - Полагаю,  недели через две,  не  позднее.  Нужно мне  еще  с  паном
коронным подканцлером да с паном подскарбием побеседовать, письма да указы
Рущицу приготовить. Но смотри, будь наготове, не мешкай.
     - К утру готов буду!
     - Бог вознаградит тебя за  усердие,  да только дело не столь спешное.
Поедешь ненадолго;  ежели только война не  начнется,  на  время избрания и
коронации ты мне в Варшаве нужен будешь. Какие слухи ходят о претендентах?
О чем поговаривает шляхта?
     - Я из монастыря недавно вышел,  а там,  вестимо,  о мирских делах не
помышляют. Знаю лишь то, о чем мне пан Заглоба поведал.
     - Верно.  Стоит расспросить и его. Почтенный муж, шляхта его ценит. А
твои помыслы о ком?
     - Пока  не  ведаю,  но  полагаю,  доблестный  муж  нам  нужен,  вояка
отменный.
     - О,  да,  да!  Вот и я думаю о таком, чтобы одно имя его соседей как
гром поражало.  О доблестном муже,  о таком,  как Стефан Баторий. Ну, будь
здоров,  солдатик!..  Доблестный воин нам нужен! Всем свои слова повторяй!
Будь здоров!.. Бог тебя за твое усердие не забудет!
     Пан Михал простился и вышел. Всю дорогу он провел в размышлениях. Наш
солдат радовался тому,  что впереди у  него еще неделя-другая,  сердце его
тешили добро и участье,  что дарила ему Кшися Дрогоёвская.  Радовался он и
тому, что при избрании короля присутствовать будет, словом, возвращался он
домой веселый, позабыв о прежних печалях... Да и сами степи имели для него
свое очарование,  и он,  того не ведая,  по ним тосковал.  Так привык он к
этим просторам без  конца и  края,  где  всадник на  коне парит над землей
подобно птице.
     - Ну что же,  - говорил он себе, - поеду, поеду в эти бескрайние поля
и степи,  к давним заставам и старым могилам, старой жизни заново изведаю,
буду с солдатами в походы ходить, рубежи наши вместе с журавлями охранять,
весной силы вместе с травами набирать, поеду, поеду!
     Он  пришпорил коня и  помчался во  всю  прыть,  потому что  давно уже
соскучился по  быстрой езде и  свисту ветра в  ушах.  День выдался сухой и
ясный.  Смерзшийся снег покрыл землю и скрипел под копытами скакуна. Комья
обледенелой земли разлетались во  все стороны.  Пан Володыёвский мчал так,
что челядинец, у которого конь был поплоше, остался далеко позади.
     День клонился к  вечеру,  на  небе светились зори,  бросая фиолетовый
отблеск на  заснеженные поля.  На румяном небе показались первые мерцающие
звезды и поднялся месяц -  серебряный серп.  Пусто было на дороге,  и лишь
иногда  обгонял рыцарь  какую-нибудь  колымагу и  мчался дальше и,  только
увидев вдали двор Кетлинга, попридержал коня и дал слуге себя догнать.
     Неожиданно вдали показалась стройная женская фигурка.
     Навстречу рыцарю шла Кшися Дрогоёвская.
     Пан  Михал тотчас же  соскочил с  коня и  передал его  слуге,  а  сам
подбежал к  девушке,  удивленный,  но еще больше обрадованный тем,  что ее
видит.
     - Солдаты говорят,  -  сказал он,  -  что на  вечерней зорьке можно с
духами повстречаться,  они порой добрым,  а порою и злым предзнаменованием
служат, но для меня нет лучшего знака, чем встреча с вами.
     - Пан Нововейский приехал,  -  отвечала Кшися,  - тетушка с Басей его
занимают,  а я нарочно вышла вас встретить,  сударь, сердце мое неспокойно
было, все время думала я о том, что же сказал вам пан гетман.
     Искренность этих слов тронула маленького рыцаря безмерно.
     - Неужто и  впрямь вы обо мне вспоминали?  -  спросил он и  поднял на
панну Кшисю взгляд.
     - Да, - низким голосом отвечала панна Кшися.
     Володыёвский не  сводил с  нее глаз.  Никогда еще не казалась она ему
такой красивой. На голове у нее была атласная шапочка, и белый лебяжий пух
оттенял бледное, озаренное мягким светом месяца лицо, так что видна была и
благородная линия бровей,  и опущенные долу ресницы, и едва заметный пушок
над губою. Каждая черта ее дышала добротой и спокойствием.
     Пан Михал чувствовал что-то  дружеское и  глубоко родственное во всем
ее облике.
     - Если бы не слуга,  я бы тут на снегу пал ниц перед вами,  -  сказал
он.
     - Не  говори  мне,  сударь,  таких  слов,  -  отвечала Кшися,  - я их
недостойна,  скажи лишь, что останешься, чтобы и впредь я могла тебя в час
печали утешить.
     - Нет, я еду! - отвечал пан Володыёвский.
     Кшися замерла на месте:
     - Быть того не может!
     - Солдатская служба! На Русь еду! В Дикое Поле.
     - Солдатская служба... - повторила Кшися.