омнили,  как о старой метле.  Велика была боль его души;  а
едва нашлись мягкие,  нежные ручки,  готовые положить ему повязки на раны,
снова приказано сниматься с  места и  спешить на пустынные далекие окраины
Речи Посполитой,  и  никто не думает о  том,  как он нуждается в утешенье.
Ведь если бы не эти вечные походы и служба, хоть несколько лет порадовался
бы он своей Анусе.
     _______________
          * Здесь: имениями, которые давались за заслуги (лат.).

     И когда он сейчас обо всем этом размышлял, горькая обида подступила к
сердцу.   Но  только  подумал  он,   что  не  пристало  рыцарю  от  службы
отказываться, и сказал коротко:
     - Еду.
     На это гетман ответил:
     - Ты человек свободный и отказаться волен.  Готов ли ты ехать, одному
тебе ведомо.
     - Я и к смерти готов! - ответил Володыёвский.
     Пан Собеский в  задумчивости мерял шагами покои,  наконец остановился
возле маленького рыцаря и, положив ему руку на плечо, сказал:
     - Коли не успели высохнуть твои слезы,  ветер их тебе в степи осушит.
Всю жизнь провел ты в  великих трудах,  солдатик,  потрудись еще.  А  если
когда  и  подумаешь ненароком,  что  про  тебя  забыли,  наградами обошли,
отдохнуть не  дали,  что  за  верную  свою  службу вместо гренок с  маслом
получил ты черствую корку,  раны вместо имений,  муку вместо покоя, стисни
зубы и шепни про себя:  <Ради тебя, отчизна!> Другого утешения у меня нет,
но,  хотя я  и  не  ксендз,  но  одно знаю наверняка,  что,  служа верой и
правдой,  ты  на  своем вытертом седле уедешь дальше,  чем иные в  богатой
карете с  шестеркой,  и что найдутся такие ворота,  что,  открывшись перед
тобой, затворятся перед ними.
     <Ради тебя,  отчизна!>  -  мысленно повторил Володыёвский,  удивляясь
невольно, как сумел гетман проникнуть в самые тайные его мысли.
     А великий гетман сел напротив и продолжал:
     - Говорю я с тобою сейчас не как с подчиненным,  а как с другом, нет,
как отец с  сыном.  Еще в те времена,  когда нас у Подгаец огненным дождем
поливали,  да  и  до  того,  на  Украине,  когда мы  едва-едва  неприятеля
сдерживали,  а тут,  в самом сердце отчизны,  в укрытии,  за нашей спиною,
скверные людишки смуту сеяли мелкой корысти ради,  -  не раздумал я о том,
что  наша  Речь  Посполитая погибнуть  должна.  Уж  слишком  самоуправство
привыкло брать верх над порядком, а общее благо выгоде и интригам уступать
привыкло...  Нигде не встречал я такого...  Эти мысли грызли меня и днем в
поле,  и ночью в шатре,  хотя старался я не показывать вида.  <Ну ладно, -
думал,  -  мы солдаты,  тянем свою лямку...  Таков наш долг, такова судьба
наша!  Но если бы мы хоть надеяться могли,  что кровь наша оросит поля для
благодарных ростков свободы.  Нет!  И  этой надежды не оставалось.  Тяжкие
думы  владели мною,  когда  мы  стояли возле  Подгаец,  только я  себя  не
выдавал,  чтобы не  подумали вы,  будто гетман на  поле  боя  викторию под
сомненье ставит.  <Нет у тебя людей,  -  думал я,  - нет людей, беззаветно
любящих отечество!>  И  до  того мне было тяжко,  словно кто нож в  сердце
поворачивал.  Помнится,  было это в  последний день,  у Подгаец,  в окопе,
когда я повел вас в атаку на орду,  две тысячи супротив двадцати шести,  а
вы  все не  верную смерть,  на  погибель свою мчались,  да  так весело,  с
посвистом,  словно на свадьбу... И подумал я тогда: <А эти мои солдатики?>
И бог в одно мгновенье снял камень с души,  с глаз пелена спала. <Вот они,
- сказал я себе, - во имя бескорыстной любви к родной своей матери гибнут;
они не  вступят ни  в  какие союзы,  не  пойдут на  измену;  из  них-то  и
составится мое святое братство,  школа,  пример для подражания. Их подвиг,
их  товарищество нам  поможет,  с  их  помощью бедный наш народ возродится
корысти и своеволия чуждый,  встанет, словно лев, всему миру на удивление,
великую в себе силу почуяв. Вот какое это будет братство!>
     Тут пан Собеский оживился,  откинул назад свою величественную, словно
у римского цесаря, голову, протянул вперед руки и провозгласил:
     - Боже!  Не  пиши на наших стенах мане,  текел,  фарес*,  позволь мне
возродить отечество!
     _______________
          * М а н е, т е к е л, ф а р е с - подсчитано, взвешено, измерено
     (по-арамейски).

     Наступило молчание.
     Маленький рыцарь сидел потупясь и  чуял,  как дрожь пробегает по  его
телу.
     А гетман, все меривший покои шагами, наконец остановился перед ним.
     - Примеры надобны,  -  говорил он,  - каждый день надобны примеры, да
такие,  чтобы зажигали сердца,  Володыёвский!  Ты для меня в  первых рядах
этого братства. Хочешь ли породниться с нами?
     Маленький рыцарь вскочил и обнял гетману колени.
     - Вот!  -  воскликнул он с волнением. - Вот что я скажу! Услышав, что
снова мне  ехать нужно,  почуял я  обиду,  полагая,  что  время мое отныне
принадлежит скорби, а теперь вижу, что